Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

с зимними штормами, густым туманом и дрейфующими айсбергами. Было бы невозможно гарантировать обещанные поставки даже при наличии самой доброй воли, а Криппс намекал на то, что как минимум англичане относились к делу с определенной прохладой. В ближайшие месяцы эти обещанные поставки – или их отсутствие – станут источником многих недоразумений в отношениях не только с Москвой, но и между Лондоном и Вашингтоном.

После того как конференция подошла к концу, протеже Криппса Джеффри Уилсон, вернувшийся в лондонский Форин-офис после непродолжительной работы в посольстве в Москве, написал письмо своему другу Джону Криппсу, сыну Стаффорда. В своей мрачной оценке англо-советских отношений он продемонстрировал редкий дар предвидения:

Один из моих кошмаров заключается в том, что в случае, если русские армии в конце концов добьются успеха, а я думаю, что это вполне возможно, они закончат эту войну, войдя в Берлин и оккупировав все страны Восточной Европы. И как мы тогда собираемся заставить их уйти? ‹…› Мне кажется, что степень нашего влияния на них очень сильно будет зависеть от того, какие отношения у нас с ними складываются сейчас, и поэтому я думаю, что крайне важно постараться «найти с ними общий язык» совершенно независимо от вопросов военных или экономических поставок… в противном случае, когда все закончится, между нами начнется самый жуткий скандал, и атмосфера подозрения и недоверия, которая в конце концов воцарится, будет намного хуже, чем она была два или три года назад[858].

Эти слова вполне могли принадлежать самому Криппсу[859].

Подобная глубина мысли не входила в интеллектуальный репертуар Бивербрука. Он был деятелем, а не мыслителем. Кроме того, он был откровенно груб с окружающими. На непротокольных встречах с корпусом иностранных корреспондентов в Москве он важничал, изображая великодушие, но не скрывал при этом своего пренебрежительного отношения к сотрудникам посольства. Даже с Криппсом он обращался как с лакеем, а не как со старшим коллегой. Хотя Бивербрук ночевал и развлекался в роскошном люксе отеля «Националь» (с видом на Красную площадь), днем он решил занять кабинет Криппса в посольстве. Когда требовалось присутствие посла, он «открывал дверь и орал: “Криппс!”»[860]. Однако еще более раздражающим, чем хамское поведение Бивербрука, был его отказ делиться какой-либо информацией с британским послом. «Я каждый день без перерыва предоставлял себя в полное распоряжение Б[ивербрука], но он так и не удосужился ничего мне сообщить»[861], – жаловался Криппс под конец конференции.

Гарриман был более откровенен. «Теми крупицами информации, которые я имею о происходившем на прошлой неделе, я целиком обязан ему», – заметил Криппс после плодотворной двухчасовой встречи, с которой оба участника вынесли высокое мнение друг о друге[862]. Во время их беседы тет-а-тет оба согласились, что три великие державы должны изучить перспективы заключения «трехстороннего соглашения», в рамках которого они могли бы наметить контуры послевоенного мира и стабильности[863]. Хотя Криппс чувствовал, что посланник Рузвельта возлагал гораздо бо́льшие надежды на Атлантическую хартию, чем он сам, ему было ясно, что им обоим по крайней мере удалось наметить исходную точку.

Этот вопрос был прямо поставлен Сталиным в конце третьей сессии переговоров в Кремле. Как только война закончится, говорил он, США, Великобритания и СССР должны превратить их военное партнерство в официальный союз мирного времени. Это была скользкая тема, обсуждать которую ни один из посланников не имел полномочий. Бивербрук в ответ просто сказал, что «достаточно выиграть войну», а Гарриман заметил, что Атлантическая хартия «представляла собой программу мира, под которой уже подписались США и Великобритания»[864].

Финальный параграф коммюнике конференции был сформулирован с особой осторожностью: он позволял избежать дипломатических подводных камней, но признавал, что этот вопрос рано или поздно придется решать: «В завершение сессии конференция заявляет о своей приверженности решению трех правительств о том, что после окончательного уничтожения нацистской тирании будет установлен мир, который даст возможность всем странам жить в безопасности на своей территории в условиях, свободных от страха и нужды»[865].

Однако всего через несколько дней подобная дипломатическая предусмотрительность начала выглядеть надуманной, если не откровенно преждевременной. Москва вскоре окажется под угрозой последнего решительного военного натиска, целью которого было удушение советской столицы.

21. Операция «Тайфун»

3 октября Гитлер отправился в берлинский Дворец спорта для открытия ежегодной кампании зимней помощи (Kriegswinterhilfswerk), проводимой «благотворительным отделом» НСДАП. Целью кампании был сбор средств для обеспечения бедняков самым необходимым под трогательным лозунгом: «Никто не должен голодать или мерзнуть». Толпа встречала его поднятыми в нацистском приветствии руками. Фюрер выглядел утомленным, но, окруженный преданными массами, вскоре оживился. Он только что вернулся из «Вольфсшанце», где отдал приказ о новом наступлении, сообщив войскам на фронте, что это станет «последней решительной битвой этого года», что их враг – это «не солдаты, а скопище зверей» и что их имена «останутся на все времена связанными с самыми громкими победами в истории»[866]. Выступая перед восторженной аудиторией в Берлине, он пошел еще дальше. В конце долгой и беспорядочной речи, прерываемой частыми аплодисментами, он довел слушателей до исступления – к которому, вероятно, примешивалось чувство облегчения, – заявив, что Советский Союз «уже сломлен и никогда не восстанет»[867].

Его высшие генералы в большинстве своем не возражали. В ходе операции «Барбаросса» шли ожесточенные бои, за три месяца с небольшим погибло 185 000 солдат, но немецкие войска продвинулись более чем на 800 километров вглубь Советского Союза на фронте общей протяженностью в 1600 километров. Они взяли Киев, осадили Ленинград, а теперь, после побед под Минском и Смоленском, готовились нанести удар по столице, до которой оставалось всего 300 километров.

Однако, несмотря на публичные уверения в том, что Советский Союз «сломлен», Гитлер отчаянно стремился уничтожить Красную армию как значимую угрозу до наступления суровой русской зимы. Времени оставалось мало, и он спешил. План, получивший кодовое название «Операция “Тайфун”», был достаточно прост: осуществить массированный прорыв обороны советских армий, сосредоточенных перед Москвой в качестве щита, в темпе блицкрига выйти на окраины столицы, а затем быстро ликвидировать нервный центр иудеобольшевизма. Это не привело бы к физическому уничтожению Советского Союза, но, как надеялся Гитлер, после такого удара Левиафан уже действительно «никогда» не восстанет.

Для этого восточная армия была кардинально реорганизована, чтобы обеспечить «самую плотную концентрацию танковых, моторизованных и пехотных дивизий, которую когда-либо собирала нацистская Германия»[868]. Финальный удар по Москве должна была нанести группа армий «Центр», значительно усиленная частями, которые перевели из групп армий «Север» и «Юг». В ее распоряжении было 75 пехотных дивизий и три из четырех имевшихся на Восточном фронте танковых групп (2-я, 3-я и 4-я), которые вместе насчитывали более 1000 танков и 14 000 артиллерийских орудий, при поддержке 1390 боевых самолетов. Фон Бок командовал грозной, почти непобедимой военной силой[869].

Операция «Тайфун» началась 2 октября в 5:30 с внезапной и мощной артиллерийской подготовки[870]. Через 30 минут Гельмут Пабст, унтер-офицер связи при артиллерийском подразделении 3-й танковой группы, высунулся из траншеи: «Тут танки! Гиганты медленно ползут на врага. И самолеты. Одна эскадрилья за другой, сбрасывая бомбы по пути». Через 10 минут его заворожил заградительный огонь минометов: «Черт подери, на это стоит посмотреть; ракеты оставляют за собой черный хвост, грязное облако, которое медленно уходит. Второй залп! Черно-красный огонь, затем снаряд вырывается из конического снопа дыма… этот снаряд летит прямо как стрела в утреннем воздухе». К восьми утра с небольшим он насчитал сотни танков, проехавших мимо его позиции, за которыми рядами следовали штурмовые орудия и мотопехота. «На первый взгляд – хаос, но они действуют с точностью до минуты, как часовой механизм… завтра это будет Москва», – еле сдерживал он свое ликование. Вскоре после полудня его подразделение подошло к разрушенным остаткам передовых позиций Красной армии. Они были