Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

армии фон Бока пробили брешь в оборонительных порядках Красной армии. Как обычно, когда он оказывался в растерянности, он вызвал к себе Жукова. 7 октября его лучший военачальник вылетел в Москву из Ленинграда, где только что было завершено сооружение его «стального кольца», опоясавшего осажденный город. По прибытии на аэродром его тотчас отвезли в Кремль. Сталин страдал от лихорадки, и генерала провели прямо в жилые комнаты, где он застал верховного главнокомандующего погруженным в разговор с его ближайшим соратником из НКВД Лаврентием Берией.

«Не обращая на меня внимания, а может быть, не зная о моем прибытии, он приказал Берии по своим каналам позондировать почву для заключения сепаратного мира с Германией, учитывая сложившуюся критическую ситуацию», – вспоминал позднее Жуков. Объяснив это ненормальное поведение тем, что Сталин был «дезориентирован» – возможно, из-за гриппа, или по причине масштаба кризиса, или из-за того и другого, – Жуков не стал вмешиваться в дискуссию, дожидаясь, пока Сталин наконец заметит его присутствие. После короткого приветствия он сказал Жукову, что не имеет понятия о том, что происходит на Западном и Резервном фронтах. «Он медленно подошел к карте и, обведя пальцем район Вязьмы, сказал злым голосом: “Как Павлов в начале войны, Конев открыл здесь фронт врагу”»[908]. Он приказал Жукову разобраться в том, что происходит, и доложить ему.

Получив от Шапошникова карту, Жуков поехал прямо в штаб Конева, останавливаясь только для того, чтобы выполнить несколько упражнений и разогнать сонливость. Он нашел командующего Западным фронтом и нескольких его офицеров в небольшом помещении, тускло освещенном свечами. Узнав от них о серьезности кризиса, с которым они столкнулись, он отправился в путь на поиски командующего Резервным фронтом, местонахождение которого Коневу было неизвестно. В конце концов он нашел Буденного в покинутом городе в состоянии крайнего изнеможения. Буденный объяснил ему, что в течение двух дней он не мог связаться с Коневым и что положение на его фронте было не менее тяжелым. 10 октября Жуков вернулся в штаб Западного фронта, который тем временем переместился в Можайск, в 110 километрах от столицы. Вскоре Сталин потребовал Жукова к телефону, чтобы сообщить, что тому предстоит принять на себя командование вновь образованной Западной группой армий – объединением Западного и Резервного фронтов. Его задачей становилось руководство обороной столицы.

Инстинктивным побуждением диктатора было назначить Конева лично ответственным за развал Западного фронта, предать его военно-полевому суду и расстрелять. Жуков не был принципиальным противником таких мер, но в данном случае он вмешался, чтобы спасти Коневу жизнь. «Расстрел Конева ничего не исправит и никому не поможет, – возражал он. – Это лишь произведет плохое впечатление в армии». Настаивая, что Конев сильно отличается от Павлова (которого расстреляли всего три месяца назад), он требовал проявить снисхождение. «Все знали, что Павлову никогда нельзя было доверить даже дивизию… Но Конев не Павлов, он разумный человек. Он еще может быть полезен»[909]. Сталин отступил. Вместо того чтобы приказать расстрелять Конева, он назначил его заместителем Жукова. Но перед тем как повесить трубку, он предупредил: «Если вы сдадите Москву, покатятся обе ваши головы!»[910] Жуков разумно рассудил, что это была не шутка.

С запозданием Ставка отдала приказ запертым под Вязьмой армиям «избежать окружения любой ценой»[911]. Прорваться через плотное кольцо немецких танков, в котором они медленно задыхались, было уже невозможно. «Положение окруженных войск резко ухудшилось, – записал 10 октября хладнокровный командующий 19-й армией генерал-лейтенант Михаил Лукин. – Снарядов мало, патроны на исходе, продовольствия нет. Питались тем, что могло дать население, и кониной. Кончились медикаменты и перевязочные материалы. Все палатки и дома переполнены ранеными»[912].

Осажденные со всех сторон советские войска сражались с яростью обреченных. Немецкий лейтенант Егер, служивший в одной из пехотных дивизий 3-й танковой группы, описывал, что происходило в один из вечеров, когда его полк наткнулся на крупное соединение советских танков и пехоты, пытавшихся вырваться из котла:

Их атаки были просто невероятны. Двигались целые колонны… Они неотвратимо шли прямо на нас. Какую прекрасную цель они представляли для наших передовых артиллерийских наводчиков! Залп за залпом, без остановок, обрушивался на вражеские орды. Это производило просто невероятный урон[913].

Карл Фукс, командовавший мобильным взводом из четырех легких танков, был одним из множества простых солдат, которых уверили, что после разгрома советских армий под Вязьмой ничто больше не сможет помешать восточной армии взять штурмом Москву и уничтожить еврейский большевизм. 12 октября он триумфально писал своему отцу: «Уже в течение нескольких дней враг пытается прорваться из нашего железного окружения, но все их усилия были напрасны. Где бы ни вспыхнули бои, мы тотчас появляемся там, словно призраки, и вступаем в битву с врагом». Он был особенно горд тем, как показала себя его рота накануне, когда они столкнулись в бою с подразделением советских танков, пытавшихся при поддержке пехоты под покровом плотного тумана вырваться из кольца, которое затягивалось все туже. Когда туман рассеялся, они превратились в легкую мишень:

Мы угостили их из всех стволов – танков, противотанковых орудий, тягачей и пехоты, стреляя во все, что попадало в поле зрения. После того как подошла основная часть нашей роты, мы с товарищами уничтожили тех, кто остался… Как видишь, мы всегда готовы бить врага, где бы он ни появился[914].

Безнадежность положения, казалось, лишь подталкивала окруженные советские армии к новым отчаянным атакам. Кольцо немецкого окружения не было абсолютно непроницаемым. В нем оставались слабые места и бреши, через которые могли прорваться небольшие подразделения. Сумерки были излюбленным временем для таких попыток. С наступлением темноты напряжение на немецких позициях возрастало. Солдаты видели алое зарево горевших вдалеке деревень, прислушиваясь к первым признакам того, что вскоре на их участке начнется попытка прорыва, – надсадный рев мотора, гул танка, ржание лошади, дребезжание сбруи или скрип колеса.

Х. Э. Браун, который служил в противотанковой артиллерии одной из пехотных частей, вытянутых вдоль слабо защищенного сектора окружения, услышал звуки приближавшихся солдат. Он увидел, как в небо взмыла сигнальная ракета. От того, что она осветила, в жилах застывала кровь: «Приближались сотни, нет – тысячи русских… Между машинами и колоннами грузовиков шла в атаку и казачья кавалерия». Немцы открыли огонь из всего, что было в их распоряжении, – пушек, противотанковых орудий, тяжелых и легких пулеметов, минометов и крупнокалиберных винтовок. Эта смертоносная какофония должна была смести врага. Хотя огонь буквально «разносил русских на куски», они не отступали. Браун наблюдал, как они собирали тела павших и складывали их в подобия погребальных курганов, чтобы использовать в качестве укрытия во время следующей атаки. Ночной бой длился пять часов.

На рассвете Браун с удивлением увидел, как многие из «мертвых» поднялись и вновь пошли в атаку: «море красных солдат» шло напролом, преодолело немецкую оборону, «и в конце концов эта неостановимая волна захлестнула тыл. Храбрые [немецкие] пехотинцы, а кое-где даже расчеты противотанковых орудий были втоптаны в землю человеческой массой, которую обреченность гнала на восток в поисках спасения». К месту прорыва вызвали танки. Один из них открыл огонь из своих пулеметов, целясь прямо в гущу беспорядочной орды. Но даже это не смогло сдержать их поток. Грузовики и броневики с прижавшимися к ним солдатами шли напролом по немецким оборонительным порядкам, круша на своем пути все – живых и мертвых, врагов и своих. В завязавшейся рукопашной немцы пользовались лопатами, а также пистолетами и гранатами, а их ротный командир, бившийся бок о бок с ними, был вооружен автоматом. В бой вступили даже повара и шоферы. Лишь с прибытием еще одного танкового подразделения удалось добить красноармейцев, которые предпочли смерть плену[915].

Не каждая немецкая часть демонстрировала подобную стойкость. Эрих Краузе, служивший в 35-й пехотной дивизии, прибыл на линию фронта под Вязьмой 12 октября. Во время очередной ночной битвы, оказавшись под атакой