Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

корте посольства служащие успели разложить большой костер, в котором сожгли бумаги и документы, не представлявшие непосредственной важности, а затем дипломатическая колонна направилась на Казанский вокзал. Криппс был не в духе. По прибытии на станцию он обнаружил «полнейший хаос», из-за которого «нам пришлось сидеть в машинах целую вечность, [пока] нас сквозь огромные толпы не провели в ресторан, выделенный специально для дипломатов»[956]. Он сидел одиноко и бесстрастно за маленьким столом со своей собакой Джо у ног.

Ресторан вскоре наполнился дипломатическими представителями более чем дюжины разных стран. Время от времени корреспондент News Chronicle Филип Джордан заглядывал во мрак основного зала, где к концу вечера «яблоку негде было упасть»[957]. Давка была такой сильной, что у Генри Кэссиди оторвалась подметка на ботинке. «Мне пришлось опуститься прямо вниз, словно сигарета в новой, плотно спрессованной пачке, чтобы ее поднять», – вспоминал он. Незадолго до полуночи Криппса и его коллег-послов наконец сопроводили к забронированным для них вагонам поезда на Куйбышев. Протискиваясь сквозь людское сборище, он заметил, что толпа ожидавших посадки, «как обычно, была очень терпеливой и спокойной. Просто массы, массы серых терпеливых человеческих тюков со своими белыми и пестрыми тюками вещей. Они выглядели так, как будто были здесь всегда, а их ряды всё пополнялись и пополнялись»[958]. Поезд отправился вскоре после полуночи, стуча колесами сквозь ночь, по направлению к пункту назначения со средней скоростью, которую Криппс оценил как 16 километров в час.

Те из них, для кого не нашлось места в поезде, двигались на автомобилях. Советник британского посольства Г. Лейси Баггаллай ехал в колонне из 12 машин, перевозивших жен и детей к новым местам размещения в Куйбышеве. Он послал доклад о своих приключениях в Форин-офис в Лондоне. Его группа вскоре нагнала длинную, медленно двигавшуюся колонну машин:

Личные автомобили, грузовики с солдатами, несколько грузовиков с военным снаряжением, таким как прожектора и зенитные пулеметы, гораздо больше с разнообразными грузами – шинами, приборами и так далее, грузовики, набитые гражданскими со всевозможными сумками и чемоданами… Вдобавок дорога была запружена пешими людьми. Некоторые явно шли организованными колоннами, с заводов и других предприятий, эвакуируемые в массовом порядке. Другие двигались поодиночке или группами по две-три семьи. Одна из крупных групп состояла из учащихся технического училища в униформе. Позднее, рано утром мы миновали мужчин и женщин, шедших под своего рода конвоем… некоторые, должно быть, были на грани истощения: мы видели, как многие из них падали или уже лежали на обочине… Поток транспорта двигался без остановок всю ночь и следующий день… Машины сигналили, а шоферы выкрикивали ругательства во все стороны. Но, кроме этого, не было никаких признаков волнения, а тем более паники, да и вообще каких-либо эмоций[959].

Дипломаты были не единственными, кто спешил покинуть столицу. Каждый партийный функционер, бюрократ из городской администрации или заводской начальник торопливо освобождал свой кабинет, реквизируя транспорт для вывоза оборудования и ценной документации на восток. Вскоре небо почернело от дыма многих тысяч костров – усердные чиновники в установленном порядке сжигали свои личные дела, партийные картотеки, производственные нормы, платежные ведомости, списки подозреваемых подрывных элементов, шпионов или информаторов и любой другой клочок бумаги, который мог представлять для врага хоть малейшую ценность. В общей суматохе одним служащим было приказано уехать, другим велели остаться и быть наготове.

Не все члены административной элиты показывали пример, достойный хорошего коммуниста. Многие, не дожидаясь разрешения, собирали вещи и бежали, присоединяясь к великому исходу. Улицы города вскоре оказались забиты лимузинами больших начальников и их семей, лавировавшими в толчее между тяжело нагруженными крестьянскими подводами, стадами перегоняемого скота и все растущим числом простых горожан. Демонстрируя уровень своего доверия власти, они голосовали ногами и по мере сил следовали примеру ее представителей.

Впрочем, не все думали только о бегстве. Вместе с группой других студентов 20-летний Андрей Сахаров присоединился к толпе, которая двигалась по улицам Москвы сквозь «тучи черных хлопьев», чтобы спросить своего секретаря парткома в МГУ, могут ли они быть чем-то полезны. Они получили короткую отповедь: «Мы (несколько человек) прошли в партком, – вспоминал он. – Там, за столом, сидел секретарь парткома. Он посмотрел на нас безумными глазами и на наш вопрос, что нужно делать, закричал: “Спасайся, кто как может!”»[960] Чуть позднее будущему ядерному физику, лауреату Нобелевской премии и диссиденту приказали следовать по железной дороге в Ашхабад, столицу Туркмении, куда эвакуировали его университет. Поезд уносился все дальше от столицы, и он обратил внимание, как быстро «в каждом вагоне сформировался свой эшелонный быт, со своими лидерами, болтунами и молчальниками, паникерами, доставалами, объедалами, лентяями и тружениками. Я был скорей всего молчальником». Ему было несложно заполнить пустые часы: «…читая книги Френкеля по квантовой (“волновой”) механике и теории относительности, я как-то сразу очень много понял»[961][962].

У уже ставшего знаменитым композитора Дмитрия Шостаковича дела шли не столь замечательно. До недавнего времени он жил в любимом Ленинграде, где служил в пожарной бригаде – на военную службу его не взяли из-за плохого зрения. В свободное время он был поглощен написанием своей Седьмой симфонии. Однако в конце сентября ему настойчиво порекомендовали уехать из города и перебраться в Москву, где он мог чувствовать себя в относительной безопасности. Он едва успел обжиться в столице, как вновь пришлось переезжать. 16 октября вместе с небольшой группой писателей, художников, музыкантов и артистов Большого театра и Театра Вахтангова он вместе с женой и детьми стоял рядом со своим багажом в толпе на Казанском вокзале, ожидая поезда на Куйбышев. Когда их наконец вызвали на платформу, скользкую от мокрого снега, он испытал изрядное количество совсем не дружеских толчков, пока московская культурная элита сражалась за места в отведенных ей вагонах. Шостакович, с детским горшком в одной руке и швейной машинкой в другой, растерялся. В конце концов для великого композитора нашлось место в вагоне Большого театра. К несчастью, вскоре после того, как поезд тронулся, он с ужасом осознал, что оставил на платформе два чемодана. Выручили его попутчики, отдав ему запасные носки, рубашку и другие предметы первой необходимости.

В отличие от Сахарова, Шостакович не мог работать в поезде. «Как только я сел в поезд, внутри меня что-то щелкнуло… Я не могу сочинять музыку прямо сейчас, зная, как много людей расстаются с жизнью», – говорил он, по воспоминаниям близких[963]. Тем не менее спустя десять недель он завершил свою Седьмую симфонию – ту самую, что вскоре станет известна как «Ленинградская»[964].

Четверг, 16 октября, вошел в историю как день большой паники. Утренние сводки новостей сообщили, что «немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке прорвали нашу оборону»[965]. Газета «Правда» грозно предупреждала: «Враг угрожает Москве». Но и без того жители вряд ли могли не слышать взрывы падавших на город бомб, несмотря на самоубийственное мужество пилотов советских истребителей, которые в ближних боях над окраинами города шли на таран немецких самолетов в отчаянных попытках сбить вражеские самолеты.

Около 9:00 Сталин собрал совещание в Кремле. В этот раз, по воспоминаниям члена Политбюро, ответственного за организацию продовольственного и иного снабжения, всегда надежного Анастаса Микояна, он предложил срочно эвакуировать в Куйбышев весь состав правительства, включая Политбюро. Затем он добавил: «Я уезжаю завтра утром». Здесь Микоян, по собственным словам, возразил ему, спросив: «Почему нам нужно уезжать сегодня, если ты уезжаешь завтра?» Сталин не стал настаивать[966].

Раиса Лабас с сыном Юрием рискнули выйти на улицу Кирова, чтобы купить продуктов. Юрий подмечал, что творилось вокруг:

[У]лицу Кирова было не узнать. По ней сплошной массой ехали грузовики и легковые машины с людьми и вещами… На углу Кировской и Боброва переулка стояла группа бойцов с винтовками. Один из них вдруг заматерился и неожиданно вскинул винтарь, целясь в командиров на проезжавшем мимо грузовике с какими-то