Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

которые нельзя было разобрать и вывезти из Москвы, подлежали уничтожению. Немцам, которые за время своего рывка на восток уже разрушили, реквизировали или ограбили тысячи промышленных предприятий, а также дома и скот миллионов крестьян[943], нельзя было оставлять никакой новой добычи. Под председательством Алексея Косыгина Государственный комитет обороны (ГКО) составил приказы, согласно которым необходимо было подготовиться к уничтожению более тысячи заводов в Москве и ее окрестностях[944]. Все оборонные предприятия необходимо было взорвать. Саперы, отозванные из Красной армии и войск НКВД, заложили взрывчатку под эти ключевые объекты и, как предполагалось, также заминировали Кремль[945]. Также было предписано поджечь или привести в негодность другие значимые экономические объекты – «пекарни, хладокомбинаты, мясоперерабатывающие заводы, вокзалы и другие железнодорожные здания, трамвайные и троллейбусные депо, грузовые парки, электростанции, мосты, здание Большого театра, Монетный двор (“Гознак”), здание ТАСС, помещение Центрального телеграфа и телефонные станции»[946].

Чтобы не дать армиям фон Бока дойти до столицы, требовались еще более радикальные меры. ГКО разработал планы новой «зоны обороны Москвы», которая должна была защитить город. Внешний оборонительный рубеж – противотанковые ловушки, рвы и проволочные заграждения – нужно было соорудить широкой дугой менее чем в сотне километров от городской черты. Еще три концентрические линии обороны должны были опоясать Москву: одна – по ее границе, а две другие – вдоль внешней и внутренней кольцевых автодорог. В течение нескольких дней 600 000 москвичей явились по приказу на сборные пункты своих районов, вооружившись лопатами и, если у кого были, топорами, кайлами и ломами. От работ освобождались только инвалиды, глубокие старики и работники оборонной промышленности. Эта собранная наспех трудовая армия – мужчины и женщины – работали в лихорадочном темпе, несмотря на скудный паек и постоянно ухудшающуюся погоду. Ледяные ветры и проливные дожди вперемешку со снегопадами, а также недостаток тяжелых инструментов превращали их работу в изнурительное испытание, отнимавшее последние запасы энергии и морального духа. Но у них не было выбора: отказаться или увильнуть от работы было нельзя.

Жуков, то и дело проносившийся вдоль периметра города, требуя от защитников приложить еще больше усилий, был особенно впечатлен решимостью, которую демонстрировали работники-женщины:

Я видел своими глазами, как в ту же самую распутицу и грязь тысячи и тысячи москвичей, главным образом женщин, не приспособленных, вообще-то говоря, к тяжелым саперным работам, копали противотанковые рвы, траншеи, устанавливали надолбы, сооружали заграждения, таскали мешки с песком. Грязь прилипала к их ногам, к колесам тачек, на которых они возили землю, неимоверно утяжеляя и без того несподручную для женских рук лопату[947].

В ожидании отправки на фронт Ирина Краузе, страстно желавшая защищать Родину, пребывала в тревоге и беспокойстве:

Тяжело. Внутри все противно ноет. Новостей никаких… Настроение у всех на редкость единодушное: сознание полного краха всего, банкротства системы и руководителей, невозможность верить во что бы то ни было… и наряду с этим – отчаянное желание чуда, спасения… А верхи молчат, и никто не знает, будет ли вообще Москва обороняться до последнего[948].

13 октября Щербаков созвал собрание московской партийной верхушки. «Давайте не будем закрывать глаза, – сказал он им, – Москва в опасности». Прежде всего они были обеспокоены тем, что при таком напряжении может нарушиться общественный порядок. У сторонников жестких мер был только один ответ: «…железная дисциплина, бесстрастная борьба против малейших проявлений паники, против трусов, дезертиров и распространителей слухов»[949]. Они также согласились с тем, что каждый район Москвы должен выставить батальон добровольцев, чтобы залатать зияющие бреши на фронте. За три дня удалось набрать 12 000 человек. У них все еще не было никакой военной подготовки, не говоря уже о боевом опыте.

Николай Амосов и его команда медиков – которые всего шесть недель тому назад проводили операции в полевом госпитале под Рославлем, более чем в 350 километрах от Москвы, – возвращались через Калужскую заставу на юго-западе города, направляясь на участок новой линии фронта, где встретились с батальоном ополчения, двигавшимся в противоположном направлении:

Длинная колонна по четыре в новых, еще не обмятых шинелях. Пожилые мужчины (иные – просто старые), с очень разными лицами, идут не в ногу. Без вещей… Интеллигенция, рабочие, освобожденные от военной службы по разным причинам – язва желудка, болезни глаз, туберкулез легких. Винтовки как-то странно торчат за плечами[950].

Некоторые уже поучаствовали в боях. Кравченко описал судьбу трех батальонов ополчения, набранных в основном из комсомольцев. Рано утром 13 октября они отправились на фронт, скандируя лозунги: «За Сталина! За партию!» Через 48 часов «около трети из них приковыляли обратно – окровавленные, замерзшие, голодные и подавленные. Остальные не вернулись никогда»[951]. Кравченко сам нес патрульную службу в лесах вокруг Болшева. Задачей его подразделения было следить за возможной высадкой немецких парашютистов за линией фронта. Шел снег. «На мне было летнее белье, легкие парусиновые ботинки, летняя кепка, потертая армейская шинель, а температура была уже сильно ниже нуля. Все мое вооружение состояло из учебной винтовки с тремя обоймами»[952]. Позднее Кравченко станет ярым противником режима, но его жалобы разделяли и многие патриоты по всей стране.

15 октября напряжение в столице стало осязаемым. Вдали уже отчетливо слышался грохот артиллерии. В воздухе гудели вражеские самолеты. Одни слухи сменялись другими: немцы вышли на окраины города; их шпионы переодеты советскими солдатами; в ближайшем лесу или даже на Красной площади высадились парашютисты; немецкие танки скоро будут на улице Горького; Сталин либо свергнут, либо бежал из Кремля в неизвестном направлении; город вот-вот падет.

На самом деле советский диктатор в тот день находился в своем кремлевском кабинете и с раннего утра проводил встречи с самыми высокопоставленными членами своего окружения. Он был необычайно подавлен. Признав, что столице действительно угрожает опасность, и разрешив начать подготовку к эвакуации правительства, он воздержался от дальнейших распоряжений и предоставил министрам самостоятельно разработать меры по реализации этого важного решения. Было решено, что ведомства можно будет разместить по отдельности в разных частях Советского Союза, но правительство будет эвакуировано в город Куйбышев, располагавшийся в месте слияния рек Волги и Самары, в 1400 километрах к юго-востоку от столицы[953]. По рассказам свидетелей, Сталин подтвердил, что также намерен уехать из Москвы, хотя сам он утверждал, что всего лишь поручил Молотову проконтролировать перемещение Президиума Верховного Совета и проинформировать дипломатический корпус о необходимости немедленно собрать вещи и приготовиться к переезду в Куйбышев. Молотов не стал медлить.

В 12:45 на встречу с министром иностранных дел были приглашены британский и американский послы. Молотов выглядел изнуренным. «Я никогда не видел его настолько уставшим и болезненным. Очевидно, он не сомкнул глаз всю ночь, и решение далось ему тяжело», – заметил Криппс[954]. Ему и Стейнхардту сказали приготовиться к отъезду в тот же вечер. Одновременно должны были покинуть Москву и представители западной прессы. Корреспондент Associated Press Генри Кэссиди был вызван в американское посольство в особняке Второва. Стейнхардт сказал ему вернуться к 17:30, взяв с собой только ручной багаж. Накануне редакция поручила Кэссиди написать «красочную» статью о Мавзолее Ленина на Красной площади. Он коротко ответил: «Склеп закрыт», упаковал свою пишущую машинку и приготовился покинуть Москву навсегда[955]. Он, как и большинство, не знал, что забальзамированное тело Ленина в полной тайне было уже перевезено на хранение в сибирский город Тюмень.

Криппс – не прекращавший настойчиво просить о возвращении в Лондон, несмотря на постоянные отказы Черчилля, – с трудом переносил саму мысль о том, что ему придется перебраться из советской столицы в провинциальный город, расположенный еще дальше от британских берегов. Пока его сотрудники в спешке набивали чемоданы и ящики грудами одежды, постельного белья, секретными документами и офисным оборудованием, он занялся поиском грузовиков, чтобы отвезти весь этот багаж на вокзал. Когда грузовики так и не нашлись, Криппс позвонил лично Молотову и пригрозил остаться в Москве, если транспорт не предоставят в ближайшее время. На теннисном