Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

покинуты оборонявшимися, лежали лишь тела погибших: «Ужасно искореженная система траншей, полоса изрытой земли, воронка на воронке… Над войсками на марше боевым строем летят бомбардировщики; затем юркие серебристые истребители – вперед на Восток!»[871]

Начинало казаться, что блицкриг в конце концов оправдает ожидания Гитлера, о которых тот говорил во Дворце спорта. В тот же вечер Гудериан (чья 2-я танковая группа начала наступление за два дня до основных сил группы армий «Центр» и уже продвинулась вперед на 85 километров) сообщил, что уверен: «…его соединения прорвали оборону противника на всю глубину». Гальдер находился в приподнятом настроении. «Операция “Тайфун” началась с сокрушительной силой»[872], – заметил он. Фон Бок с неменьшим удовлетворением записал: «Группа армий начала наступление в соответствии с планом. Наше продвижение было настолько легким, что стали возникать сомнения, не сбежал ли противник»[873].

Схожие настроения преобладали и среди простых солдат. Речь Гитлера во Дворце спорта транслировалась для войск на фронте. Вильгельм Прюллер был одним из тех, кто слушал ее внимательно. Он был восхищен. «Никто не знает, как много значит для нас этот любимый голос, – заметил он в тот вечер, – как горят наши щеки, как блестят глаза… Как сильно эти слова воодушевляют нас, собравшихся возле беспроводного передатчика, не желающих упустить ни единого слова! Что может быть лучше после целого дня боев, чем слышать фюрера? Нет лучшей награды, и мы благодарны ему!»[874] Некоторые были не столь одурманены. Ганс-Юрген Хартманн был далеко не единственным, кто задавался вопросом: может быть, «слова о том, что наш враг сломлен и никогда не восстанет, – это просто слова? Не могу ничего с собой поделать, я совершенно сбит с толку. На самом ли деле вся эта война закончится до наступления зимы?»[875]

Этот вопрос постоянно тревожил Гитлера. Уверенность, с которой он в тот день во Дворце спорта заявил, что «советская армия будет фактически разгромлена в течение четырнадцати дней», и которую разделял Геббельс, содержала оговорку метеорологического характера. Победа будет одержана, признавался он в узком кругу, «если погода останется умеренно благоприятной»[876]. Это была нехарактерная для него нотка осторожности. Пока такие опасения можно было отбросить: погода по-прежнему была хорошей, а небо ясным. В воздухе ощущалась осенняя прохлада, но ни дождь, ни снег пока еще не мешали немецким танковым и пехотным дивизиям быстро продвигаться к Москве.

Оставалась только одна проблема. Хотя советские войска уже понесли боевые потери в 2 млн человек, Ставка смогла сосредоточить на критически важном участке фронта протяженностью в 350 километров 15 армий: 1,25 млн человек – 40 % общей численности Красной армии, – развернутых тремя отдельными фронтами, имевшими на вооружении в общей сложности 1000 танков, 7600 орудий и минометов и 667 боевых самолетов. Самая плотная концентрация войск была достигнута вдоль вытянувшейся с севера на юг 140-километровой оси между двумя важными выступами под Вязьмой и Брянском (соответственно 240 и 350 километров от столицы). Чтобы подойти к самой Москве, армии фон Бока должны были пробить оборону на каждом из этих участков. Несмотря на подавляющее огневое превосходство, предстояла весьма сложная задача. Операция «Тайфун» была крупнейшей и по-настоящему судьбоносной игрой ва-банк.

На первый взгляд обстоятельства складывались в пользу Гитлера. Красная армия была не просто плохо подготовлена к крупной кампании. Внешнее кольцо обороны Москвы оставалось весьма уязвимым, и, чтобы его укрепить, армиям Сталина на центральном участке фронта было необходимо завершить серию масштабных передислокаций и реорганизаций. Задачу осложняли серьезные кадровые перестановки, которые Сталин инициировал в высшем командном составе. Генерал-полковник Иван Конев лишь недавно принял командование Западным фронтом (заменив Тимошенко, которого срочно перебросили на юг в тщетной попытке спасти Киев). Подобным же образом, Буденный, которого Сталин сделал козлом отпущения за неудачную оборону Киева, теперь командовал Резервным фронтом (заменив Жукова после того, как того отправили на север спасать Ленинград). Лишь Брянский фронт под командованием Еременко, оборонявший территорию, наиболее уязвимую для стремительного удара Гудериана, оставался под руководством одного и того же генерала более месяца. Для игры с военными в «горячие стулья», которая скорее демонстрировала с трудом сдерживаемую панику, чем грамотное руководство, Сталин вряд ли мог выбрать менее удачный момент.

Геркулесова задача, стоявшая теперь перед тремя советскими военачальниками, осложнялась катастрофическим состоянием передовых рубежей обороны и истощением личного состава и техники. Несмотря на сверхчеловеческие усилия гражданских строителей и новобранцев, укрепления на подступах к Москве были завершены лишь частично и во многих местах оставались слишком слабыми, чтобы сдержать решительное танковое наступление. Многие из частей на передовой после серии продолжительных и яростных сентябрьских контратак находились на грани изнеможения. Подразделения, прибывавшие из тыла на замену погибшим и попавшим в плен, состояли либо из недавних призывников, либо из добровольцев, причем и те и другие были плохо подготовлены и вооружены. Их боевой дух также был низок. На Брянском фронте майор Иван Шабалин, начальник особого отдела 50-й армии, с трудом находил способы воодушевить подчиненных. «Ночью люди на передовых позициях обороны спят, – заметил он, – немцы выставляют посты и уходят для ночевки в деревню. Это не война, а пародия. Нет никаких активных действий, атак, и из-за этого среди красноармейцев возникают нездоровые проявления… Душа болит, настроение отчаянное. Все же нужно положение немедленно восстановить, и это надо сделать любой ценой»[877].

Чудовищные потери, понесенные с начала операции «Барбаросса», привели к тому, что дивизии Красной армии на Западном фронте были критически недоукомплектованы. Большинство стрелковых дивизий имели менее половины штатного личного состава. На бумаге танковые соединения выглядели внушительно, но значительная часть их техники нуждалась в ремонте. Боеспособными оставались лишь немногие танки, главным образом Т-34, действительно способные внушить страх атакующим.

К этому добавлялась разрозненная и ненадежная система радиосвязи, соединяющая командиров на фронте друг с другом и с их штабами. В условиях стремительно развивающейся кампании управление войсками, и без того сложное, становилось практически невозможным на столь протяженном и динамичном фронте. Наконец, первоначальные данные разведки о немецких приготовлениях к операции «Тайфун» были отрывочными и неопределенными. Ставка не только была не готова к предстоящему натиску, но и не знала направления предполагаемого немецкого удара – хотя Сталин, не имея каких-либо точных сведений, был убежден, что удар нанесут силы группы армий «Юг», а не «Центр». В этом тумане незнания господствовали путаница и неразбериха.

С середины сентября уже было ясно, что полномасштабное немецкое наступление вот-вот начнется. По этой причине Конев, войска которого участвовали в серии контрнаступлений, получил приказ «перейти к обороне» и «окопаться». Но одновременно с этим командирам на подчиненном ему Западном фронте были отданы несколько расплывчатые распоряжения готовиться к наступлению «в будущем»[878]. 27 сентября Коневу сообщили, что «в ходе боевых действий выяснилось, что наши войска пока еще не готовы к серьезной наступательной операции [противника]»[879] и что он должен удвоить усилия по созданию мощного оборонительного рубежа. На следующий день, когда немецкая артиллерия уже заняла предусмотренные планом операции «Тайфун» позиции, Сталин приказал Шапошникову поставить перед Красной армией задачу спланировать, организовать и подготовиться к проведению наступательных операций[880]. Разнобой противоречивших друг другу приказов из Москвы по меньшей мере создавал неразбериху.

Василий Гроссман, несколько дней назад в спешке покинувший Брянск и направлявшийся в Орел, добрался до города в последнюю неделю сентября, не зная, что танки Гудериана были уже совсем рядом. Немецкие самолеты кружили над головой. Испуганный коллега, который только что приехал, сообщил ему, что немцы «жарят прямо на Орел, сотни танков». Слухи об этом вскоре распространились, жители начали собирать вещи и покидать город. «Всю ночь город грохочет, мчатся машины, обозы, не останавливаясь, – писал Гроссман. – А утром он весь уже охвачен ужасом, агонией, словно сыпняком. В гостинице плач, суета… По улицам бегут люди с мешками, чемоданами, несут на руках детей». Он и его коллеги не стали вливаться в этот поток. Демонстрируя восхитительное хладнокровие, они