Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

В Москве Стаффорд Криппс получил копию письма Сталина из рук первого заместителя наркома иностранных дел Андрея Вышинского. Криппс был столь же потрясен его содержанием, как и Майский, и самостоятельно решил отправить «сверхсрочное» послание в лондонский Форин-офис:

[Письмо] демонстрирует, что если сейчас, в критический момент мы не предпримем сверхчеловеческого усилия, мы как минимум на долгий период, а возможно что и навсегда, потеряем всю ту ценность, которую для нас представляет русский фронт… Боюсь, что уже сейчас может быть слишком поздно, если только мы не готовы бросить туда все ресурсы, чтобы спасти этот фронт[834].

Черчилль, и так раздраженный тоном сталинского письма, пришел в ярость, когда британский посол высказался в его поддержку. Решив закрыть вопрос о втором фронте, он лично ответил Криппсу в выражениях, рассчитанных на то, чтобы нанести тому максимальную обиду: «Когда Вы говорите о “сверхчеловеческом усилии”, Вы, как я полагаю, имеете в виду усилие вопреки законам пространства, времени и географии. К несчастью, в таких возможностях нам отказано»[835]. Это было началом долгой и язвительной переписки между двумя сильными личностями, которые имели совершенно разные представления о том, как лучше всего победить нацизм. Это противоборство усугубилось тем, что Черчилль категорически отклонил просьбу Криппса лично выступить перед правительством с докладом о тяжелом положении СССР.

Десять дней спустя, 14 сентября, Гарриман прибыл в Лондон на серию встреч с Бивербруком, где им предстояло обсудить совместную повестку на московской конференции. С момента приземления самолета не прошло и двух часов, как Бивербрук – привыкший все делать по-своему – пригласил американскую делегацию на встречу в правительственной резиденции. Со свойственной ему грубой прямотой он попробовал с самого начала взять инициативу в свои руки и спросил, какое количество боеприпасов и сырья Соединенные Штаты собираются поставить СССР. Хорошо воспитанный Гарриман не собирался разговаривать в таком тоне и вежливо, но твердо отказался отвечать. Бивербрук настаивал, ссылаясь на то, что нельзя терять времени. По словам Гарримана, Бивербрук – получивший строгие инструкции от Черчилля «любой ценой не допустить, чтобы нас обескровили»[836] – надеялся, что в случае, если ему удастся добиться определенных обязательств со стороны США еще до отбытия в Москву, он сможет отложить принятие каких-либо британских обязательств до начала переговоров с русскими. Гарриман был слишком проницателен, чтобы попасться на удочку Бивербрука. Он вновь не поддался, сухо возразив, что, если он возьмет на себя подобные обязательства сейчас, это «избавит американцев от необходимости поездки в Москву». После этого встревоженный Бивербрук отступил. «О нет, нет, нет, – ответил он, – мы должны поехать вместе»[837]. Начало переговоров получилось не самым удачным.

После того как Черчилль ознакомился с докладом, содержавшим несколько преувеличенное описание перепалки двух посланников, он сразу же пригласил Гарримана на ужин. «Я знаю, насколько трудным он [Бивербрук] порой может быть. Но это крайне важный вопрос. Я полностью полагаюсь на вас», – сказал он примирительно[838]. Гарриман еще раз подтвердил, что он, конечно, поедет в Москву, и твердо добавил: «Было бы хорошо, если бы равное положение британской и американской делегаций было согласовано до их отъезда из Лондона».

Бивербрук был слишком толстокожим, чтобы всерьез расстроиться, но, по крайней мере, в течение следующих шести дней он вел себя несколько сдержаннее. Тем временем обе делегации обсуждали, какие именно ресурсы можно будет выделить русским. Отношения между двумя политиками оставались натянутыми. Однажды вечером после ужина жена Гарримана написала сестре: «Сегодняшний ужин [с Бивербруком] резко отличался от вчерашнего с премьер-министром. Один – джентльмен, а другой – настоящий бандит. Ав[ерелл], к счастью, может говорить на обоих языках»[839].

По настоянию Бивербрука оба эмиссара отправились в Москву по морю через советский порт Архангельск. Путешествие на британском крейсере «Лондон» по водам, опасным из-за атак немецкой авиации и подводных лодок, прошло без происшествий, но и не принесло особого сближения. Гарриман заметил, что Бивербрук прекратил «задирать» его, переключившись на свою делегацию – которая, среди прочих, включала генерала Исмея (по прозвищу Мопс), личного представителя Черчилля в Комитете начальников штабов, и сэра Чарльза Уилсона, личного врача Черчилля, – сказав им, «что те просто отправляются на совместную прогулку; он и Гарриман сами проведут все важные переговоры со Сталиным»[840].

После того как в аэропорту были соблюдены все дипломатические формальности, Молотов тем же вечером пригласил обоих посланников на встречу со Сталиным в Кремле. Около 21:00 с небольшим их доставили в просторный кабинет советского вождя. Сталин вежливо, но сдержанно поприветствовал их. Гарриман обратил внимание, что тот очень редко смотрел им в глаза, предпочитая обращать свои реплики к Максиму Литвинову (который весной 1939 года во время чистки дипломатического корпуса был снят с поста наркома иностранных дел, но которого специально ради этой встречи вернули из изгнания в качестве переводчика Сталина). Молотов, который также присутствовал, в течение всей встречи не произнес ни слова.

По словам американского посланника, Сталин был весьма откровенен, допустив даже, что, если бы Гитлер бросил все свои силы на штурм столицы вместо того, чтобы наступать на трех фронтах одновременно, «город определенно бы пал». В реальности даже в случае падения Москвы «он был готов продолжать оборонительную войну из-за Урала». Однако он предупреждал, что потеря «нервного центра всех советских операций серьезным образом затруднит какие-либо наступательные действия в будущем»[841]. Выговорившись таким образом, Сталин представил длинный список требуемых товаров, начинавшийся с ежемесячной поставки более 1000 новых танков, хотя, как сухо заметил Гарриман, он был готов уменьшить их количество до 500, чтобы его не обвинили в «астрономических запросах»[842]. Несмотря на то что в течение пятичасовой встречи они не договорились ни о чем конкретном, Гарриман и Бивербрук покинули Кремль, будучи «более чем довольными» оказанным им радушным приемом[843].

По очень разным причинам оба посланника договорились исключить послов своих стран из переговоров со Сталиным. Гарри Гопкинс предупредил Гарримана, что Стейнхардт настроен крайне пессимистично относительно перспектив Красной армии. Гарриману также было сказано, что советский лидер терпеть не мог американского посла, что нашло свое подтверждение, когда Сталин мимоходом назвал того «пораженцем, сплетником и человеком, главным образом заинтересованным в собственной безопасности»[844]. Американский посланник также был настроен против британского посла, так как Криппс с некоторым ханжеством возражал против включения в делегацию известного американского журналиста Квентина Рейнольдса, которого Гарриман сам выбрал на роль представителя делегации перед прессой. Бивербрук, симпатии которого к идее второго фронта сближали его позицию с позицией Криппса, а не Черчилля, в том, что касалось необходимости «сверхчеловеческих» усилий по оказанию помощи СССР, тем не менее был рад исключить Криппса из переговоров. Он горел желанием представить свой личный доклад военному кабинету без опасений, что энергичный и самоуверенный британский посол присвоит себе часть его лавров. Бивербруку также не нравился аскетизм Криппса, и он сказал Гарриману, что «ему всегда было не по себе от трезвенников… в частности, трезвенников-социалистов, метивших в святые»[845].

Криппс был сильно раздосадован тем, что его исключили из переговорного процесса. Он все еще переживал не только по поводу неуважительных замечаний Черчилля в свой адрес, но и оттого, что в такой критический период его держали в стороне от дипломатических контактов между Лондоном и Москвой. Но ему все же удалось уловить пару важных новостей. Со своей обычной несдержанностью Бивербрук проговорился, что военный кабинет серьезно ограничил его свободу действий, – признание, давшее Криппсу повод сделать мрачный и едкий прогноз:

Он [Бивербрук], конечно же, намерен сделать все возможное для оказания немедленной помощи и был бы рад получить полную информацию о нашем производстве и т. д., но кабинет отказал ему в этом. В результате все превратилось