Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

испытывая явное недоверие по отношению к властям Сербии. В частности, по словам выходившей в Нью-Йорке газеты «Нью-Йорк трибьюн», «для безопасности недостаточно одних заверений Сербии в том, что она не будет укреплять свой порт на Адриатике, и коридор через Албанию к побережью не может быть ей дозволен»{788}…

Специалист в области сербо-албанских отношений сербский историк Душан Батакович формулирует главные причины сложных взаимоотношений сербов и албанцев в начале XX в. более кратко. По его мнению, основную роль играла «многовековая приверженность большинства албанцев в Оттоманской империи исламской структуре общества (в которой мусульманин имел привилегированный статус: христианин обязан был подчиняться)», вследствие чего сербам и албанцам даже при наличии общего неприятеля в лице Константинополя не удавалось «создать более или менее постоянное политическое сотрудничество и достичь национальной и религиозной терпимости». Кроме того, с подъемом албанского национального самосознания и параллельным развитием сербского и черногорского освободительного движения их взаимные интересы объективно получали почву для противоречий. В результате, вместо совместной с другими балканскими союзниками борьбы против Османской империи албанские лидеры, за редким исключением, сделали выбор в пользу реализации идеи «этнической Албании»{789}. Для того, чтобы лучше понять видение ими ситуации, сложившейся вокруг Албании, приведем фрагмент из воспоминаний главы созданного во Влёре 28 ноября 1912 г. временного албанского правительства Исмаила Кемали, опубликованных в 1920 г. в Лондоне:

«Летом 1911 г. я отправился в Цетинье, чтобы присоединиться к лидерам малиссоров, нашедшим убежище со своими семьями в Черногории перед лицом угроз со стороны Торгута Шефкет-паши. Я хочу воспользоваться возможностью, чтобы выразить нашу признательность королю Николе, который оказал мне содействие в решении моей задачи, оказав дружеский прием, и помог нашедшим убежище семьям своей добротой и человечностью. Все прославившиеся героическим сопротивлением делегаты малиссоров подписали на встрече в Гертче меморандум, разработанный по моей инициативе и содержавший сведенные в двенадцать пунктов национальные требования, — одновременно подтвердив еще раз свои заверения в желании быть частью Оттоманской империи. К сожалению, этот период успокоения оказался кратковременным. Новая Палата, выборы в которую были навязаны в целях укрепления позиции правительства, состоявшего исключительно из младотурок, возобновила свою игру, в которой они одной рукой отнимали то, что другой рукой давали в предыдущий день.

Озабоченный подобным актуальным подходом Порты и убежденный, что война с Италией может привести на Балканах к всеобщей войне, окружавшей Албанию со всех сторон, я обратился из Ниццы, где находился в отставке, с циркулярным письмом ко всем албанским центрам, напомнив им о категорической необходимости быть готовыми к любой возможности. Эти мрачные предупреждения и всеобщее недовольство, вызванное Триполитанской войной, вызвали в Албании всеобщее восстание. Дикое упрямство младотурок в их попытках абсорбировать национальности сделало наше сопротивление неизбежным и заставило нас подняться на борьбу за нашу национальную жизнь. Находясь в условиях, когда наше существование как народа было подвергнуто нападению и поставлено под угрозу, — могли ли мы не озаботиться, прежде всего, собственным спасением — хотя мы и чувствовали, насколько сильно эта борьба идет вразрез с нашим не ослабевавшим желанием быть вместе с Империей? Всеобщее восстание и триумфальное вступление лидеров всех племен в Ускюб (Скопье. — П.И.) положили конец экстравагантной и преступной власти младотурок и привели к роспуску Палаты. Наши патриотические цели были достигнуты, и с этого времени мы на будущие вновь вернулись к нашей верности Империи.

Вновь отправившись из Валоны (Влёра — П.И.) в Константинополь, я прибыл в Триест, где меня посетил полковник Бекир, который заявил мне, что черногорский князь Мирко хотел побеседовать со мной в Порто-Росо под Триестом. Когда я его увидел, князь показал мне телеграмму, полученную от короля, его отца, приглашавшую меня посетить его в Антивари и обсудить ту роль, которую Албания могла бы сыграть в войне против Турции, и те преимущества, которые она могла бы извлечь из подобного участия. Однако подобный разговор не состоялся. Я счел его преждевременным и решил, что со всех сторон будет лучше, если я прежде установлю контакты с новым кабинетом, его основными министрами, среди которых были мои личные друзья, с тем, чтобы попытаться прийти к взаимопониманию, — что я и разъяснил королю Николе в телеграфном ответе. Но когда я сделал то, что предполагал, обнаружил, что попросту бьюсь о слепое упрямство тех, кто отказывается осознавать всю тяжесть ситуации или рассматривать те угрозы, о которых я дал им понять, не нарушая условия конфиденциальности, которыми я был связан в Порто-Росо. Порта считала достаточными паллиативные меры и отказалась предпринимать энергичные шаги, которые были необходимы. Столкнувшись с подобным подходом, балканские союзники объявили Турции войну, и болгарские армии приступили к оккупации Кирк-Килиссе, в то время как сербы заняли Ускюб (Скопье. — П.И.). Я понимал, что для нас, албанцев, настало время предпринять энергичные меры для собственного спасения.

Великий визирь Кямиль-паша настаивал на том, чтобы я был с ним, предложил мне портфель в своем кабинете. При других обстоятельствах я бы принял этот достойный пост с удовольствием, но теперь мои более высокие обязанности заставили меня отказаться от него. Мое место было уже не там, и я полностью посвятил свою службу моей собственной стране. Кямиль-паша в конце концов склонился было к признанию неотложных обстоятельств, которые он не мог отрицать, и мы расстались с взаимным сожалением. По пути обратно я заехал в Бухарест, где имелась большая албанская колония. По результатам состоявшихся там встреч, пятнадцать моих соотечественников решили отправиться со мной обратно в Албанию. Я отправил телеграммы во все районы Албании, предупредив о моем приезде, и заявил, что для нас настал момент осознать наши национальные стремления. Одновременно я попросил делегатов из всех районов страны отправиться в Валону, где должен был состояться национальный конгресс.

В Вене я получил телеграмму от своего личного друга в Будапеште, который пригласил меня приехать туда, чтобы побеседовать с одним высокопоставленным лицом. Моим первым визитом в Будапеште стало посещение графа Андраши, у которого я встретил графа Хадика, его старого друга и бывшего заместителя государственного секретаря. Он сказал мне, что персона, которую я должен был увидеть — ни кто иной, как граф Берхтольд. Я встретился с ним в тот же вечер в доме графа Хадика. Его Превосходительство одобрил мои взгляды по национальному вопросу и с готовностью удовлетворил единственную просьбу, с которой я к нему обратился, а именно — предоставить в мое распоряжение корабль, чтобы я мог прибыть в первый же албанский порт до того, как к нему подойдет сербская армия.

Поскольку Валона была блокирована греческим флотом, я был рад высадиться в Дураццо. Там