Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

оборванных по стволу то дальше, то ближе от базиса, но изредка сохранивших даже капитель коринфского ордера. Впрочем, так казалось лишь поначалу. С помощью трех гидов, трех узких специалистов: один был знатоком бань, купален, бассейнов, другой — атриума, третий — хозяйственно-административных построек (веселый дом также входил в его ведение) — мы обнаружили множество следов былой жизни.

Снесенные катастрофой дома сохранились как бы в плане: фундаменты вровень с землей и украшенные мозаикой полы. По мозаике легко было угадать назначение комнат. Мотивы Бахуса указывали на пиршественный зал, туалет Венеры — на спальню, рыбы — на ванную. Порой можно было догадаться и о характерах хозяев: один воинственный римлянин украсил все свое жилище изображениями двенадцати подвигов Геркулеса, погибал герой в пламени им самим сложенного костра на дне мраморного бассейна, в иных домах преобладал культ Бахуса, в других — Венеры.

Здесь жили разные люди: суровые и нежные, храбрые и робкие, здесь они любили, тосковали, смеялись, плакали, пели, слушали музыку, отсюда уходили по торговым делам и сюда возвращались, усталые, покрытые красноватой пылью, и омывали тела в бассейнах, и умащались маслами, и пили горьковатое вино.

Интимное ощущение этой далекой жизни пришло ко мне не сразу. Долгое время я лишь принимал к сведению то, что показывал мне глаз, и то, о чем рассказывали годы. Прибранный, будто нарочито живописный хаос разрушенного города напоминал искусственные руины в Царском Селе. Но вот в стенной выемке разрушенного дома мы увидели словно бы цветочные горшки, насаженные один на другой. «Водопровод», — сказал гид. И с этой членистой, словно тело насекомого, глиняной трубы началось мое сближение с городом. Стало совсем легко представить, что в украшенных мозаикой прямоугольных углублениях когда-то плескалась вода и люди смывали с себя усталость всех дневных дел.

Пекарня с уцелевшим жерновом укрепила близость. Темное, трудовое тело жернова было источено бороздками: видно, немало ячменя и пшеницы перемолол он на своем веку, если их мягкие ядрышки оставили на нем след.

Тут мы поднялись на горбину холма и увидели другую часть города с останками базилики и хорошо сохранившейся триумфальной аркой Каракаллы. К арке по краю города тянулась выложенная каменными плитами дорога и, пройдя под аркой, терялась среди холмов.

Солнце, до того скрытое тучами, вынырнуло близко от горизонта, большое, оранжевое, перечеркнутое узким синим облаком, от него на каменные плиты дороги, на арку, на руины лег теплый, в розоватость, желтый свет, и все вокруг обманчиво ожило; но это краткое воскресение повлекло за собой окончательную и безнадежную смерть мертвого города. И уж не сочувственное любопытство возбуждал строившийся веками и уничтоженный в несколько секунд город, а горькое, печальное чувство тщеты всех человеческих усилий.

Я с невольной симпатией, как бы в поисках внутренней опоры, стал приглядываться к семье арабов, то примыкавшей к нашей группе, когда гид давал свои пояснения, то оставлявшей нас, чтобы свободно побродить среди развалин, маленькой семье из трех человек, являвшей собой сгусток человеческой бодрости, не поддающейся расслабляющему влиянию прошлого.

Эти трое были: пожилой интеллигентный марокканец в темном европейском костюме, седой, очень высокий, с развернутыми сильными плечами, смуглым горбоносым лицом и карими глазами светлее кожи, отчего они казались золотистыми; преклонных лет женщина в национальном арабском костюме, лишь вместо бабуш на ней были лакированные туфельки, сквозь глухую черную чадру нельзя было увидеть даже смутный абрис черт, темные глаза под одряблевшими веками смотрели строго, пристально, не в окружающий мир, а в себя; и совсем молоденькая марокканка в голубом нейлоновом костюме, на каблучках-шпильках, с модной прической, у нее было круглое, миловидное, смешливое лицо и крашеный рот сердечком. Поначалу я решил, что это мать, отец и дочь, перенявшая современный стиль отца; так нередко бывает в марокканских семьях. Но стоило мне чуть обострить внимание, как я сразу перерешил для себя родственные отношения этой троицы: то были молодожены и мать молодой. Здесь не требовалось особой проницательности. Достаточно было видеть ту совсем не отцовскую пылкость, с какой пожилой марокканец вел себя в отношении молодой женщины; как он подавал ей руку, чтобы помочь взобраться на разрушенную ограду, и как снимал с этой ограды сильными руками.

Полная своим новым счастьем, молодая то и дело взрывалась радостью: и оттого, что муж подымал ее на воздух, и оттого, что ставил на землю, оттого, что брал под руку, и оттого, что, желая порой призвать к серьезности, делал строгое лицо. Он зажимал ей рот, чтобы заглушить ее звонкий, не совсем уместный смех, и на его ладони отпечатался сердцевидный следок ее губ. Ей не было никакого дела до этих развалин, обрывков колонн, до всего мраморного мусора, но муж выбрал сейчас такую раму для их счастья, и она радовалась Волюбилису.

Пожилая женщина не принимала участия в разговорах, шутках, ребячествах своих спутников. Строго и деловито переходила она от руины к руине, внимательно и бесстрастно выслушивала объяснения гида и шла дальше. Порой, когда приходилось подыматься в гору или переступать через обломки, зять пытался ей помочь, но она избегала его руки и сама одолевала препятствия, при этом спина ее сутулилась и сквозь тонкую ткань джеллабы проступали худые лопатки…

Когда мы спустились вниз, к стоянке машин, допотопный «фиат» пожилого марокканца забарахлил, и ему пришлось призвать на помощь нашего шофера Хуана. Тот был слишком общительным, чтобы за короткие минуты возни с машиной не вызнать всю подноготную этой семьи. Вернувшись в автобус, Хуан рассказал нам о пожилом марокканце и его странной, печальной удаче.

Еще юношей этот человек полюбил соседскую дочь, но бедной его семье не под силу было заплатить выкуп родителям невесты. Тогда он оставил родной дом, чтобы любой ценой выбиться в люди и приехать назад с выкупом. Ему понадобилось для этого тридцать пять лет. Он вернулся в родной город совладельцем маленькой конторы в Танжере и, сам почти старик, заплакал над согбенной старостью своей прежней подруги: арабские женщины рано дряхлеют. И тут он увидел девушку, будто зеркальное отражение той, которую любил. Теперь он мог заплатить выкуп, и дочь его первой любви стала его женой…

Сокровище королевского дворца

Мы осматривали королевский дворец в Фесе, целую систему дворцов, являющую единый сказочный ансамбль. Прелесть дворцов не в их строгой, несколько однообразной архитектуре, а в мозаике, украшающей стены, полы и потолки тронных залов, покоев, дворцовых мечетей. Какая изощренная фантазия породила многообразие этих сложных, никогда не повторяющихся узоров, это дивное сочетание красок, то глухих, то ярких, то кричащих, то нежных,