100 дней - Михаил Мартынович Табакин

Так один за другим выпадали звенья из цепи, которая связывала преступников с их «шефами», постепенно разматывался клубок их преступлений.　

Скажу прямо, что нигде и никогда за многие годы работы в органах милиции мне не приходилось видеть ничего подобного тому, что я увидел в катта-курганской тюрьме. Но нельзя забывать, что события, о которых здесь рассказывается, происходили в конце двадцатых годов, когда в Средней Азии шла ожесточенная классовая борьба. Враги всячески пытались проникнуть в молодой аппарат советских учреждений Узбекистана, в том числе и в органы милиции, чтобы, действуя изнутри, всячески мешать социалистическому строительству, срывать выполнение заданий партии и правительства. Этим объясняется то, что на первых порах в органы внутренних дел проникли чуждые нам люди.　

В других местах заключения была иная картина: там поддерживались должные порядок и дисциплина, велась работа по политическому и трудовому воспитанию заключенных. И это приносило свои положительные результаты. В моем дневнике сохранилась, например, такая характерная запись: «Из ферганского исправдома условно освобождены 124 человека; 68 человек направлены на полевые работы; часть людей послана в сельскохозяйственную колонию. При кокандском домзаке имеются три фруктовых сада; в мастерских работает 140 человек»,

БЫВШИЙ АТАМАН В… ПАРАНДЖЕ

В САМАРКАНДЕ меня ожидала телеграмма-молния из Москвы. Она гласила: «Полученным сведениям Каневский намерен бежать. Примите меры предосторожности. Вридначцентророзыска РСФСР Назаров».　

Я, грешным делом, подумал: не перестраховка ли это? Мы, конечно, усилили наблюдение за главарем банды, но, откровенно говоря, не особенно верили в прозорливость наших московских сослуживцев.　

— Вы что же, решили расстаться с нами? — обратился я к Каневскому.　

С этими словами я протянул ему телеграмму. На этот раз Каневский сбросил обычную маску безразличия.　

— А что вы на это скажете? — проговорил он, вынимая из кармана пиджака свернутую трубочкой бумажку и показывая мне. В ней было написано: «Мишка! Молись богу и заказывай по себе панихиду. Доживаешь последние дни, лягаш проклятый».　

Подписи под запиской не было. По словам Каневского, бумажку кто-то незаметно сунул ему в карман, когда мы обходили камеры одной из тюрем.　

— Это почище вашей телеграммы будет. Бумажку «простучат» по тюрьмам, раньше чем скорый поезд дойдет отсюда до Ташкента, — сказал Каневский.　

Действительно, подобного рода новости распространялись в уголовном мире неведомо какими путями, но с поразительной быстротой.　

— Теперь решайте: сбегу я или нет, — продолжал Мишка. — И куда мне теперь бежать?　

Рассуждения Каневского не были лишены логики. Он оказался как бы между двух огней. Оставаясь с нами и помогая нам, он мог рассчитывать на великодушие советских судей, а другая сторона во всех случаях угрожала верной смертью за «измену». Отныне мешали бежать ему не столько мы, сколько… сами бандиты, недавние соучастники Каневского по грабежам и убийствам.　

Случай, происшедший с ним вскоре в г. Карши, наглядно подтвердил это. Как-то вечером Мишка отпросился в кино. Разрешение он получил. Присматривать　за ним послали одного нашего сотрудника. Он следовал на некотором расстоянии от Мишки. И вот не доходя до кинотеатра, в глухом переулке Каневский неожиданно попал под огонь. Стреляли одновременно справа и слева. Каневский спасся только потому, что успел плашмя упасть на землю и отползти под покровом темноты в придорожный кювет.　

Стало ясно, что Каневский выслежен бандитами, его «предательство» разоблачено. Если бандитам не удалось уничтожить Мишку в Карши, они попытаются сделать это в любом другом месте, где только он появится.　

После покушения Каневский, опасаясь мести, наотрез отказался от посещения тюремных камер. Раньше он мог только предполагать, что уголовники, видя его в сопровождении тюремного начальства, лишь смутно догадывались о настоящей цели его «визитов». Теперь они наверняка знали, зачем он обходит в каждом городе тюрьмы.　

Мы понимали, что опасения Каневского вполне обоснованны, но одновременно задавали себе вопрос: как же теперь быть? Разыскивать преступников по регистрационным карточкам, в которых, как я уже говорил, нередко все было выдумано, не имело смысла. Только лично опознав бандита, можно было сказать, что вот он, отбывающий наказание, скажем, за кражу домашних вещей, в действительности является убийцей, а вот этот, осужденный, например, за хулиганство, на самом деле известный специалист по взлому сейфов и т. д. Таким человеком, хорошо знавшим в лицо почти всех наиболее крупных уголовников Средней Азии, и являлся Каневский.　

Теперь после покушения миссия нашего «помощника» как будто закончилась, а в то же время задачи по розыску преступников еще далеко не выполнены.　

Надо было во что бы то ни стало вновь открыть Каневскому безопасный доступ в тюремные камеры. Но как? Кто-то из нас предложил загримировать Мишку. Но разве «загримируешь» черные, буравящие мишкины глаза, один взгляд которых сразу выдал бы его каждому, кто хотя бы раз встречался с ним. Темные очки? Но это была бы примитивная маскировка дореволюционных сыщиков. Мишкину фигуру, его голос, лицо знали сотни преступников.

И вот кто-то предложил:　

— А не попробовать ли паранджу?　

Сначала Каневский, да и я сам отнеслись к этому предложению иронически. Действительно, трудно было представить Мишку в женском одеянии. Но когда для пробы он в просторном цветастом женском платье, в темной, ниспадавшей на лицо парандже появился перед нами, все одобрили маскировку. Теперь Мишку нельзя было отличить от заурядной, обыкновенной узбечки, что встречались нам на улицах и базарах. В то время как бывший атаман банды мог внимательно рассматривать каждого, кто с ним встречался, другому за паранджой лица его не было видно. Тут же мы и «перекрестили» Каневского. Теперь он стал «мамашей Хабиб».　

Под таким именем и в восточном женском одеянии Каневский без опасений посещал тюрьмы в городах, где мы бывали. «Мамаша Хабиб» появлялась там под видом матери, разыскивающей с разрешения властей сына, которого незаконно упрятали в тюрьму.　

Все это, конечно, было шито белыми нитками, довольно наивно, но тем не менее никто из заключенных так и не опознал в «мамаше Хабиб» бывшего вожака банды Михаила Каневского.　

Правда, однажды с «мамашей Хабиб» чуть не случился большой конфуз. Переодеваясь, Мишка забыл снять мужские хромовые сапоги. Кто-то из заключенных заметил это в камере и предложил:　

— Мамаша, продай сапоги.　

Мишка, изменив голос, пробормотал что-то вроде: «Уйди, неверный…» и постарался тут же ретироваться из камеры.

ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

КТО ТОЛЬКО не попадался нам среди преступников, пребывавших тогда в Средней Азии! Уже по одним воровским кличкам можно было догадаться, откуда они прибыли сюда на «гастроли». Среди задержанных бандитов оказались отъявленные преступники, оперировавшие до этого в других городах: Васька Гомель,