Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

рад. Счастлив даже. И обрывки фраз, доносившиеся в бреду и сумасшествии. Голоса, которым тут было не место и не время. И которые ни в коем случае нельзя было узнавать. Каким-то необъяснимым чудом то, что осталось от Яра Змеева в этом подыхавшем от мучительной боли в мешке с мясом, костями, Добром и Злом, это ещё помнило. Наверное, потому, что это было последней самостоятельной мыслью. На котором остатки разума ушли в аварийный режим. Не узнавать голосов. Не узнавать…

— Господи, да как же так, деда⁈ — плачет. Откуда она здесь? Зачем её взяли? Лучше бы детишек опять мороженым кормила в кафе.

— Артём, ну что, не томи⁈ — артистичный какой баритон у него. Поправился совсем, наверное. А кто такой Артём?

— Хана, Сергеич. Без вариантов. Извини, — переживал он, неизвестный, вполне искренне.

— Он живой! И должен выжить, дядя Артём! — ишь, как давит на доктора, дон Корлеоне дедморозовый… Весь в деда.

— Я никогда не видел таких показателей, Саша. У него сердце должно было лопнуть давно. Будто инфаркт, только постоянный, словно сосуд за сосудом лопаются там. А их там точно столько нету, я не раз своими глазами видел! — неизвестный едва на крик не срывается. — И энцефалограмма говорит, что у него в голове какой-то кошмар. Смотри, пиков на ленте нет — все линии вместе по самому верхнему краю ползли! Пока прибор не сгорел!

— Ша, Тёмка! Ну вколи ему чего-нибудь! Ты врач же, лучший! — чуть не плачет старый. И не похоже, что это артистизм. Это правда. Я её теперь чую. У Ольхи, наверное, научился. Дал же Бог попутчиков. Или они — багаж?

— Да чего я ему вколю, дядя Костя⁈ Он мёртвый на девяносто девять целых, девяносто девять сотых! — и доктора довели, едва не рыдает. Сумасшедший дом.

— Да нам-то откуда знать, чего надо⁈ Камфару, адреналин, трамал с промедолом — что угодно! Спаси его, дядя Артём! Спаси, слышишь⁈

— Не могу я, Саша. Невозможно. Таких чудес не бывает, — горько как вздохнул-то. А вот насчёт чудес ошибся. Я видал парочку. Но теперь, похоже, не погляжу больше. Ну, хоть не узнал никого…

— Услышьте меня, человечки! Отзовитесь все, кто Речи обучен да владеет! — Ольха, видно, последние силы жгла. Не вышло с коконом, наверное. Главное — не узнал никого…

Вокруг повисла тишина. Мёртвая. Актуально. Чуть дальше матом беседовали какие-то люди. Кто-то орал про какой-то вертолёт. И про то, что какая-то машина летит сюда, на требования не реагирует. А Древо продолжало.

— Я, Ольха с земель коми войтыр*, слово даю вам, Мастера, что прибыли мы без злого умысла против вас, Хранителей и Древ здешних. Нет за мной ныне ни рощ, ни рядов. Нет подо мной спудов тайных. Мой дом сейчас — тело Странника Яра Змеева из рода людского, русского. И я буду защищать его ценой жизни, возвращая неоплатный долг.

Тишина, так и висевшая снаружи, начала будто бы поддавливать. Да прилично так. Неизвестный Артём или дядя Артём пробовал было что-то спросить у остальных, но, видимо, врачебным чутьём понял, что зря. На него даже не шикнул никто.

— Вместе со мной в Страннике сидит росток Чёрного Древа. Мне нужно меньше часа, чтобы закончить плетение кокона, что оградит нас и разорвёт связь ростка с Древом. Но Странник исчерпал всю силу, — Речь Ольхи дрожала. Никогда такого не слышал, — ни Яри, ни Могуты не осталось, и взять не может. По кромке скользит.

Честная. Это хорошо. Наверное. Хоть и страшно, конечно. Но, может, наконец-то болеть перестанет.

— Я чую помощь, сильную, верную, близко. Но стоять некогда, — от Древа это было слышать несколько неожиданно. — Смотрите, человечки, на деяния родовича вашего. Я, Ольха с земель коми войтыр, впервые чего-то прошу у вас. Не для себя. Поделитесь силой со Странником. Кто может. Молю.

Неожиданности продолжались. Внутри меня рыдала и терзалась предвечная сущность, не имея сил помочь. Под кожей, в толще мышц и, кажется, уже внутри костей упрямо ползли тонкие нити её корней или побегов. Огибая такие же от чёрного. Иногда сталкиваясь с ними в каких-то, видимо, ключевых нервных узлах. Это было больно. Очень. Очень-очень.

Перед глазами замелькали картинки. Ольха работала «по площадям», на открытом канале. Вот люди в шкурах, что приносят к её стволу новорожденных для благословления и на удачу. Вот охотники, что просят доброй добычи. Вот свадьбы, плывут в лодочках, украшенных разноцветными лентами. Счастливые, радостные лица.

А вот чёрные бородачи и их сеанс хорового пения. Вот укус второго ранга. И то, что последовало за ним. Где-то рядом от ужаса тоненько заскулила… Девочка. Какая-то совершенно неизвестная мне девочка. И отчётливо заскрипели зубы её деда и отца. Также абсолютно незнакомых мне.

Вот на кромке леса за ручьём у кочки появился баул защитного цвета. Просто выпал из воздуха и лёг на мох. Да, конспиратор из меня никакой. Вот с берега на берег одна за другой перелетели две странных железных баклаги. Я знал, что это канистры. А она не знала. Вот примялся мох на этом берегу. И из воздуха возникла и легла рядом с баклагами какая-то необычная носатая и зубастая штуковина, чёрно-жёлтая, как шмель. А у подножья стали сами собой образовываться ямы, оголяя корни. Смерть пришла. Наконец-то.

Я чувствовал облегчение и радость Ольхи от того, что появилась возможность наконец-то оборвать вековые мучения. И сейчас как никто понимал её.

А потом на пораненный корень из воздуха капнула кровь. И возле ямы проявился человечек с маленьким острым заступом. Корни с чёрным были общими. Но пользовался он ими хуже. Ольха проведала меня раньше. И заговорила. А потом не поверила себе сама, когда странный двуногий предложил бежать с ним вместе. И «показал», как это делается. И принял, не колеблясь ни секунды, побеги в своём теле. И забрал с собой от пустого ствола малое тело Ольхи.

Глядя теперь уже моими глазами на пожары Яри, разорванный пополам пустой брошенный дом, в котором царил чёрный, летя над ручьём и втыкаясь мордой в мох, зрители ахали и ругались последними словами, в зависимости от пола и возраста. Уничтожение ствола с насквозь прогнившей сердцевиной при помощи страшной штуки, убивавшей громом и пламенем, младший из Мастеров встретил с сугубо одобрительным и не менее матерным восторгом. А потом потянулись картинки дороги. Превратившиеся не так давно в сплошную темноту