Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

* коми войтыр (коми) — народ Коми, группа финно-угорских народов, проживающих главным образом на северо-востоке европейской части России.

** стрелялка — дефибриллятор (местный жаргон работников скорой медицинской помощи).

Глава 25

Возвращение

Мастера, дед и внук, разжали ладони и синхронно, как в балете, шагнули вперёд. Ещё до того, как их пистолеты глухо одновременно звякнули об асфальт, они, вытянув навстречу руки и чуть подсев, приняли одинаковые стойки, образовав подобие коридора. С одной стороны которого лежал Странник с молчавшим сердцем в окружении оцепеневших врачей. А с другой летел Мастер, Воин и Разбойник, полыхая Ярью, слепившей глаза белым пламенем. От такого и мёртвым не спрячешься. Достанет. И вернёт.

Да, я тогда ничуть не ошибся, подумав, что с оскаленной в рёве пастью, с зажатым в руке оружием, застыв в полёте, в невозможном яростном рывке над чёрной водой меж изрубленных бортов, он смотрелся бы очень живо и естественно. Так и было. Летел — залюбуешься. Жаль, недолго.

В этот раз тёмной рекой был раздолбанный старый серый асфальт. На одном берегу которой, выбиваясь из сил, меня тянули из бездны, из пучины, из-за кромки друзья. Двуногие и предвечные. Старые и молодые. Знающие и нет.

А с другого берега, от домчавшегося-таки, сломав половину вёсел, изодрав борта и истрепав паруса, варяжского драккара летел стрелой или соколом ещё один друг. Один стоивший нескольких ватаг, злых до драки, вселявших ужас в мирный побережный люд.

Его подхватили крепкие руки деда и внука, не дав ни пролететь мимо, ни упасть. Хотя этот вряд ли упал бы. Судя по пылавшей в нём Яри, он бы скорее вспахал асфальт, оплавляя разломанные края, и остановился возле меня, по пояс уйдя в дымившуюся землю, как спускаемый с орбиты аппарат или метеорит.

Гася остатки инерции, старый пират сделал два последних шага ко мне, опускаясь на одно колено и выдёргивая на ходу из-за спины какой-то подсумок камуфлированного цвета. В хромированной хваталке, заменявшей ему левую кисть, был зажат термос. Старый, выцветший, из зелёной пластмассы. Один в один такой же, из какого выпаивал Алиску Мастер Шарукан в своём брянском подвальном ателье. Они у них штатные, что ли, термосы эти? Табельные?

Из подсумка правой рукой он выдернул два пластиковых пакета с прозрачными трубками, к которым крепились иголки-«бабочки», точь в точь как на системах капельниц. Наверное, это они и были. Только содержимое пакетов настораживало — ни одного лекарства похожей расцветки я не помнил. Чем-то было похоже на разведённый хлорфиллипт, которым в детстве полоскал горло. Тот тоже был насыщенно-зелёный, яркий, хоть и мутноватый. Здесь в пакетах был прозрачный раствор. Который, кажется, чуть светился изнутри, флуоресцировал. Ну, или это свет так падал. Солнце, кстати, будто обрадовавшись тому, что кавалерия успела вовремя, стало светить ярче. Или это я теперь его так воспринимал. Тоже обрадовавшись. Очень.

Пакеты Никола швырнул замершим с другой стороны от меня мужикам, Артёму и второму, в синем. Фельдшеру, судя по форме. Они поймали их на лету и без вопросов принялись закатывать мне рукава, явно готовясь заливать зелёную жижу внутривенно. В так любимой Болтуном манере — без единого слова или вопроса. Сам он освободившейся рукой откручивал белую крышку-чашку с термоса. У него она была исцарапана сильнее, чем у Шарукана.

— Зонд, — негромкий голос пирата как дёрнул пожилого фельдшера. Он развернулся на одном колене к синей объёмной сумке, что стояла за его спиной, в секунду выдернул оттуда прозрачный запаянный пакет с какой-то трубкой и протянул над моим лицом Николе. Тот кивнул, принимая. А пожилой снова крутанулся до сумки и протянул следом какую-то прозрачную воронку. И по указанию глаз Болтуна положил её мне на грудь. Приготовления эти мне не нравились категорически. Но шевелиться я всё равно не мог.

Однорукий Мастер осторожно передал открытый термос Косте Артисту, что замер справа от него, молча следя за каждым движением, готовый помочь. Мне в это время как раз втыкали иголки в вены, и я чуть отвлёкся. Поэтому когда увидел в руке пирата здоровенный шприц с длинной иголкой — аж вздрогнул. А когда тот, размахнувшись, едва ли не из-за головы вколотил мне иглу на всю глубину в грудь — дёрнулся, как от разряда тока. Но Болтуну было явно плевать — он действовал быстро и крайне эффективно, как умел. Скосив глаза к носу, я пронаблюдал за ходом поршня в шприце, чувствуя сперва разливавшийся в груди холод. А сразу следом за ним — расходившиеся одновременные жар и резь, как при изжоге. Только не в желудке. А во всём мне. От сердца — повсеместно. Я бы привычно замерил время, потребовавшееся на то, чтоб гореть и резать начало всё тело, ударами сердца. Но только пульса по-прежнему не было.

— Ух ты! — Речь Ольхи звучала, кажется, с изумлением и восторгом. А шевеление её нитей во мне усилилось, будто ток пустили и по ним.

— Ведро! — Болтун слов на ветер не бросал. Лишних — точно. Под правую руку его оцинкованный инвентарь будто сам подскочил, едва не выкрикнув: «Я!».

Трубку мне в рот он запихал так, будто всю жизнь только этим и занимался, а не жёг чухонские деревни и не закапывал золото в новгородских лесах. Я и пикнуть, как говорится, не успел. В воронку, что вставил в трубку Ключник, полился отвар из термоса, который держал Артист. Странное это чувство, когда что-то попадает в тело непривычным путём — что внутримышечно, что вот так, напрямую в желудок. Но приятная прохлада чуть пригасила, вроде бы, боль и пожар внутри. По крайней мере в самой середине туловища — точно. А я вспомнил, как среагировала на волшебный напиток сестрёнка. И заволновался. Но было поздно.

Трубки они выдернули почти одновременно — и из вен, и изо рта. А старый пират ухватил меня за плечо и положил, перевернув, животом себе на колено. Реанимировать утопленников он наверняка умел отлично, с такой-то биографией. Хотя, пожалуй, делать их — ещё лучше.

Я моргнул от солнечного зайчика, что попал мне в глаза, отразившись от блестящего дна ведра. И понял, что, когда из меня лилась кровь с желчью — это было баловство, ерунда, детские игрушки. Так, чуточку мутило. Слегка подташнивало. Потому что по-настоящему рвать начало только сейчас. И