Император Николай I - Александр Николаевич Боханов

и устные слова и заверения. Прошло десять лет, и в 1854 году Королева горячо поддержала военные действия против России, подчеркивая, что это не только война Британии, но и «ее личная война». На своей яхте она провожала военную эскадру «до последнего маяка», эскадру, которая, как она говорила, отправлялась «бить русских»…

1848 год стал годом тяжелых переживаний для «последнего легитимиста» – Императора Николая I. Падение Луи-Филиппа во Франции явилось лишь началом революционных потрясений, охвативших Европу. Королевские и церковные престолы сотрясались, падали под натиском социальной стихии, под натиском того «эгалитаризма», который когда-то начертала на своем знамени французская революция 1789 года. Нет авторитетам, долой иерархию, только «равенство всех», только «верховенство прав народа».

Что такое народ, кто его воплощает, может ли толпа, беснующаяся на улицах и площадях, олицетворять «волю народа»? Может ли захватное, «революционное право» стать выше старых установлений и многовековых традиций, могут ли немногочисленные крикуны и шалопаи, витийствующие на собраниях и митингах от имени «народа» и «страны», считаться выразителями народных чаяний?

Подобные вопросы, будоражившие немало умов в Западной Европе, Императора Николая Павловича серьезно не занимали. Он знал, что революция везде и всегда – богомерзкое дело. Знал, что крики о «равенстве», грохот низвергаемых традиций рождают ужасы будущего, разнуздывают силы зла. Знал он и то, что поклоняться какому-то «народу» невозможно; поклоняться надо только Господу, обожествление же иного – идолопоклонство.

Как наставлял Митрополит Московский и Коломенский Филарет (Дроздов), «из мысли о народе выработали идол и не хотят понять даже той очевидности, что для столь огромного идола недостанет никаких жертв». Царь не сомневался в этом пастырском постулате, как не сомневался он и в том, что в 40-х годах XIX века в Европе были только две действенные и непримиримо противостоящие силы: Россия и революция. Остальные бастионы традиции, спокойствия и легитимизма или уже рухнули, или готовы были пасть.

Пруссия, так долго сопротивлявшаяся революционному натиску, в 1848 году оказалась под ударом, не справляясь более со своим охранительным предназначением. Король Фридрих-Вильгельм IV, занявший Трон Прусского Королевства в 1840 году, был уверен в своей Богом установленной миссии, чем очень походил на шурина Императора Николая Павловича.

После того как он стал Королем, произнес речь, где заявлял: «Я получил свою корону от Всевышнего Господа и перед Ним я ответственен за каждый день и каждый час своего правления». Это была традиционная формула христианского государственного этатизма, которой следовали все монархи «Милостью Божией» со времени Императора Константина Великого. После Николая I это был единственный европейский Монарх, воспринимавший королевское служение как исполнение сакральной миссии на земле.

Философ Давид Штраус (1808–1874) называл этого Короля «романтиком на троне», а Бисмарк писал о нем, что его «живое и сердечное» национальное чувство «тормозилось» пристрастием Фридриха-Вильгельма «к средневековым формам».

Король являлся противником конституции и в 1847 году представителям местных властей заявлял, что никогда не допустит ее введения, так как этот «исписанный лист бумаги» вторгается «между страной и Господом Богом». Однако «необходимость конституционного устройства» признавали различные правители германских государств; велись такие разговоры и в Пруссии.

Зная о подобных настроениях, 24 февраля 1848 года Русский Царь писал Королю, которого называл «милым и дорогим Фрицем». «В то время как мой брат дал конституцию полякам, Ваш отец обещал дать ее пруссакам. Оба этих факта были прискорбны и имели одинаково прискорбные последствия. Россия искупила свою ошибку кровью, пролитою при усмирении польского мятежа; а Вы, любезный друг, возбудили ложные надежды (имелся в виду созыв в Берлине представителей местных ландтагов. – А.Б.), Вы вступили в новую эру».

Через десять дней продолжал увещевать «милого Фрица»: «Мужайтесь! Действуйте смело, с нами Бог, ибо мы защищаем самое святое дело, мы – христиане». Письмо пришло к Королю, когда в Пруссии уже наступала «новая эра». 18 марта 1848 года в Берлине началось восстание, которое изменило традиционные прусские порядки. Король уступил: вывел войска из Берлина, согласился на либеральное правительство, а осенью того года в Пруссии появился «исписанный лист бумаги» – конституция.

Николай Павлович с грустью взирал на события в Пруссии, где Король проявил такую недопустимую слабость и пошел на уступки, перечеркивавшие славное прошлое страны, ее боевой дух, ее вековые устои.

В «Воспоминаниях» А. О. Смирновой-Россет приведен рассказ о реакции Царской Семьи на весть о восстании в Берлине: «Тогда Гримм[138] читал Императрице „Фауста“, который ей очень нравился. Он только что принялся читать, когда послышался шаг Государя. Он, скрестив руки, передал Императрице эти грустные известия. Она расплакалась и повторяла: „Мой бедный брат, мой бедный Вильгельм“. Николай Павлович ответил необычайно резко: „Нечего говорить о Вашем трусливом брате, когда все рушится в Европе, когда она в огне, а в России могут тоже быть потрясения“».

Император прекрасно помнил, что революция 1830 года во Франции спровоцировала польский мятеж. И сейчас Польша как застывший вулкан, могущий взорваться в любую минуту. Тем более что и «минута» теперь более острая: в революционном огне не только Франция, но и Германия, Италия, Австрия.

«С Императрицей, – продолжала А. О. Смирнова-Россет, – сделалась дурнота: послали за Мандтом, который остолбенел, когда узнал, что творится в его фатерланде… Гримм стоял все у двери с „Фаустом“ под мышкой. Император напустился на него: „А Вы смеете читать эту безбожную книгу перед моими детьми и развращать их молодое воображение! Это ваши отечественные головы – Шиллер, Гёте и подобные подлецы, которые подготовили теперешнюю кутерьму“».

Император надеялся, что Пруссия еще не погибла, что прусское воинство сумеет дать отпор ниспровергателям и политически шулерам. Так оно и случилось. Расслабленный Король, мучимый тяжелым недугом (эпилепсией), был не в силах встать во главе сил правопорядка. Эту роль исполнил младший брат Короля, принц Вильгельм (с 1861 года – Король Вильгельм I).

По словам О. Бисмарка, это был «бесстрашный офицер на Троне», кого «испугать было невозможно». Через несколько месяцев в Пруссии водворились спокойствие и порядок, и хотя конституция сохранилась, но она фактически не ограничивала королевские прерогативы.

В Австрии же случилась катастрофа. Австрийская Империя фактически рухнула. После известия о февральском восстании в Париже, в марте 1848 года Вена восстала. Канцлер, князь Меттерних, едва успел ее покинуть, разъяренная толпа всюду разыскивала его. Возникли новые центры власти: Комитет общественной безопасности, студенческий Академический легион, Национальная гвардия, не признававшие власть императорского правительства. Император Фердинанд укрылся в Инсбруке и вскоре отрекся от Престола.

Царь был обескуражен. В падении Меттерниха он увидел знак крушения всего европейского миропорядка, который князь олицетворял. Не имея личных симпатий к князю, он отправил ему 23 марта 1848 года теплое послание, где заявлял: «В глазах моих исчезает вместе с Вами