Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

бой (от которого Шмидт, впрочем, на словах вроде бы и не отказывается), а командир уже объявляет своим подчиненным, что этот бой ими проигран! Здесь надо заметить, что, прибыв в первый раз на "Очаков", Шмидт во всеуслышание продекларировал, что его главная цель – спасти очаковцев. Теперь, когда победа была уже упущена, но мог спасти хотя бы человеческие жизни, то есть исполнить свое первоначальное обещание! Но Шмидт даже не подумал об этом. Он мечтал о жертве, подразумевая под ней, как станет ясно из последующих событий, явно, не себя.

Историк отечественного флота Б.В. Заболотских так описывает события на «Очакове»: «Вице-адмирал Чухнин сообщал в 9 часов утра 16 ноября морскому министру: «Предполагалось дело закончить 15 ноября без кровопролитий, окружив дивизию войсками, предложив ультиматум безусловной сдачи, но мятежники начали наступательные действия, с 14-го на 15-е захватив миноносец "Свирепый" и три номерных, которые и подошли к "Очакову". Все эти суда и "Очаков" подняли красные флаги, после чего был поднят на "Очакове" сигнал: "Командую флотом. Шмидт".

В полдень 15 ноября Чухнин и прибывший в Севастополь с войсками генерал Меллер-Закомельский передали восставшим ультиматум: «Сдавайтесь!» На это никакого ответа не последовало.

Более того, в течение утра вооруженные команды с "Очакова" продолжали занимать мелкие суда, стоящие у порта без команд и где военной охраны не было. Во время обеда вооруженные партии на шлюпках с "Очакова" подошли к броненосцу "Пантелеймон", на котором не было оружия, и, захватив офицеров, свезли на "Очаков". Понимая, что расплата неминуема, и пытаясь оттянуть развязку, Шмидт приказал поднять на мачте флажный сигнал: «Имею много пленных офицеров». Одновременно, с ведома Шмидта, матросы пустили по городу слух, что в два часа дня Шмидт начнет бомбардировку города.

В городе мгновенно началась паника. Из воспоминаний Евгения Шмидта: "Толпы «товарищей» и любопытной публики с красными флагами, запрудившие все центральные улицы Севастополя, особенно Приморский бульвар, рассыпались во все стороны, как зайцы, после первого же залпа «Ростислава» по «Очакову». Город замер и опустел; не только на улицах не встречалось ни души, но и дома стали необитаемыми; можно было войти в любой дом и безнаказанно ограбить его до нитки. Одним словом, точно чума прошлась по городу. Для объяснения сего феномена требовалось выйти на балаклавское шоссе. По нем двигались десятки тысяч людей, с чадами, домочадцами и тем скарбом (большею частью ненужным, как это всегда бывает во время паники), который успели захватить. Творилось нечто невообразимое. Подхлестываемые непрерывно грохочущими адскими залпами, люди бежали с вытаращенными от безумного страха глазами, перегоняли, валили, давили друг друга. Только на другой день, по словам капитана О'Ллонгрена, жители стали возвращаться по домам. В городе, объявленном на осадном положении, восстановилось полное спокойствие; ни митингов, ни демонстраций, ни закрытых собраний не происходило…" Офицеров с «Пантелеймона» провели в салон командира крейсера (всего их было 24 человека), где во главе длинного стола восседал Шмидт в форме отставного капитана 2 ранга. За его спиной сидел сын. Речь Шмидта перед офицерами вошла в материалы судебного дела, причем он ничего не отвергал.

Вот как описывает сын Шмидта общение отца со взятыми им в заложники коллегами-офицерами: "Ко мне… стали доноситься гневные раскаты отцовского голоса. Я бросился по направлению, откуда он исходил, и нашел отца в дежурной каюте, у дверей которой стоял часовой. Там была размещена большая часть арестованных офицеров. В ту минуту они сидели за обедом и, после супа, ждали второго блюда. Отец в неописуемом гневе стоял в дверях каюты и надрывался от крика.

– Вам принесут сейчас чернил и бумаги! – кричал отец. – Слышите? Советую писать немедленно! Пишите, что ваша жизнь, жизнь 70 человек, в моих руках! Пишите, что за каждого убитого на берегу или в море моего матроса будет отвечать головой один из вас. Поняли?

В этот момент в каюту вошел вестовой с огромным блюдом котлет.

– Назад! – крикнул ему отец. И, обращаясь к офицерам, пояснил: – Господин Чухнин потопил наш баркас с провизией. Поголодайте и вы! Эти котлеты съедят мои матросы.

Лица у бедных офицеров вытянулись; видно, они сильно проголодались.

Вестовой унес блюдо обратно; вместо котлет офицерам принесли письменные принадлежности, и пленники, не медля, принялись за составление писем-рапортов к начальству.

Перед уходом, отец обернулся и повторил еще раз:

– Помните: за одного матроса – одни офицер, за десять матросов – десять офицеров. Пишите!

Громко захлопнув за собою дверь, отец побежал на спардек".

Существует два варианта речи, с которой Шмидт выступил перед офицерами-заложниками. Согласно воспоминаниям Евгения Шмидта, офицеров-заложников было на "Очакове" около 70 человек. Сам Шмидт говорил о сотне, а историки насчитали 24 человека. Еще по одной версии их было 34.

Различие можно объяснить только тем, что речь Шмидта никто из арестованных, разумеется, не протоколировал, а впоследствии каждый восстанавливал ее по памяти. Так, сотрудник «Одесских новостей» И.Г. комментируя речь Шмидта, говорит: «Восстановить эту речь я имел возможность со слов бывших в плену на «Очакове» пленных офицеров… Добыть речь Шмидта «из других источников» нет сейчас возможности. При одном только выражении желания повидать Шмидта мне ответили: «Вас скорее могут повесить, нежели допустят к этому «изменнику» («Одесские новости» от 23 ноября 1905 года).

Первый, более известный вариант речи П.П. Шмидта перед офицерами содержится в сборниках материалов по событиям ноября 1905 года в Севастополе. Согласно этой версии Шмидт говорил следующее: «Обо мне говорят, будто я продался жидам. Я уже двадцать лет, как продался им, они мои друзья. Революционную деятельностью я занимаюсь давно: когда мне было 16 лет, у меня была уже тайная типография. Ни к какой партии я не принадлежу и живу своей головой. Здесь в Севастополе собраны лучшие революционные силы. Меня поддержит весь свет: Морозов жертвует на наше дело целые миллионы. Ялта даром снабжает меня провизией. Ни одна из обещанных свобод не осуществлена до сих пор… Теперь я решил действовать, опираясь на войска, флот и крепость, которые мне все верны. Я потребую от царя немедленного созыва Учредительного собрания. В случае отказа я отрежу Крым, пошлю своих саперов построить батареи на Перекопском перешейке и отсюда, опираясь на Россию, которая меня поддержит всеобщей забастовкой, буду требовать – просить уже устал (!?) – выполнения своих условий от царя. Крымский полуостров образует в это время республику, где я буду президентом (!!!) и командующим Черноморским флотом и портами Черного моря. Царь мне нужен потому, что без него темная масса за мною не пойдет. Мне мешают только казаки, поэтому я объявил, что за каждый удар казачьей