Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

Родился Александр, повторим, в 1894 году, во время описываемых эпизодов ему было 11 лет.

И завершает письмо такой фразой: «Когда вспоминаешь, до какой степени была насыщена атмосфера революционным духом, не иначе как этим духом не мог не пропитаться весь твой организм, сохранивший, как видно, это насыщение и на сегодня».

А вот нет. Поколение брата Александра – да, пропиталось. Говоря сегодняшним языком, мы имеем дело с нацией, безнадежно зараженной ненавистью и жаждой убийства, и никакие деньги (зарплаты, пособия), никакие голуби и торты не помогали.

А вот родившийся в тот революционный год Дмитрий – совсем другое дело. Гимназия. Опера. Жан-Батист Люлли со скрипкой. И – университет. Сначала, поясняет наш герой в очередной автобиографии, «в 1922 году я поступил в Туркестанский университет, но последний через месяц был закрыт, и я командируюсь Туркестанским Наркомпросом в Москву».

А вот и документ, направленный Стипендиальной комиссии 1-го МГУ. «Представительство Туркестанской Советской Социалистической республики при Президиуме ВЦИКа просит Вас зачислить на государственную стипендию студента Шепилова» (неразборчиво, и видно, что направляют не одного его, тут просто «слепая» копия с пустым местом для вписывания фамилий). Здесь же, ниже, объяснение: теперь в связи с национально-государственным разграничением Средней Азии… Ну, в общем, возникло вместо одной республики – несколько, раньше единая республика кормила многих студентов, а теперь госбюджет вряд ли получит средства на содержание наших стипендиатов.

Так или иначе, о больших деньгах речь не идет. В Ташкенте студент Шепилов подрабатывал старшим дворником, в Москве, в МГУ, на факультете общественных наук, «стипендия была грошовая, иногда заменялась буханкой черного хлеба, пшеном да стаканом постного масла. Ходили подработать на железнодорожную станцию разгружать бревна с платформ; особенно тошнотворно было на голодный желудок сдирать вонючую шерсть на кожевенном заводе. Но учились усердно, с жадностью. Преподаватели были великолепные… Мы были одержимы идеями мировой революции, создания идеального общества».

Создание идеального общества – всегда опасная штука, но не совсем та же, когда восхищаются человеком, застрелившим начальника Закаспийской области. Это, скажем так, какой-то другой коммунизм.

Хорошо, а какой? Каким считал настоящего борца за идеальное общество сам Дмитрий Шепилов?

Здесь – да-да, в порядке ответа на только что поставленный вопрос – мы коснемся темы, которая у нас уже несколько раз всплывала. Семья самого Шепилова. Моя загадочная бабушка Марьяна (брак заключен в сентябре 1931 года).

Это вам не Жан-Батист Люлли, мальчик из бедной семьи. Тут среди ветвей семейного дерева прослеживаются исторические персонажи покрупнее.

Загадочная – только для меня, конечно. Я помню ее в основном в лежачем положении, с французским романом в руках. Она редко участвовала в наших с дедом разговорах – как-то так получилось, что в семье было две пары. Мы с дедом и Марьяна с дочерью, моей мамой. Обе ненавидели политику и считали деда в том или ином смысле виноватым в том, что они двое столько всего пережили.

Как-то раз дед слегка упрекнул меня: ты зря так к ней относишься, не понимаешь, что ты для нее – самое родное существо, вряд ли она еще кого-то на свете так любит.

Встречала она меня одной и той же фразой: ты бледный, как псенок. Мы очень редко с ней о чем-то существенном говорили. Она почти никогда – по крайней мере с 1937 года – не работала в полную силу, то есть она была переводчицей с французского и по большей части делала это дома. Не могла сама перейти улицу, вцеплялась мне в рукав с неожиданной силой. И от смущения смеялась странным высоким смехом.

Вы, наверное, помните, что она отказалась следовать за дедом в киргизскую ссылку, и он на нее в общем-то почти обиделся.

Из очередного официального письма насчет того, почему она «не сочла возможным последовать за мной во Фрунзе»: «Тяжелые испытания, перенесенные ею в 1937–1938 гг в связи с отцом, матерью (бывшими старыми большевиками), сестрой, мужем сестры (все они также были полностью реабилитированными), скитания по Средней Азии и Сибири с маленькой девочкой в годы войны порядком расшатали ее нервную систему и привели к гипертоническим и сердечным заболеваниям, которые не позволяют ей жить в Средней Азии».

Однако, хотя по первой главе мы знаем, что он в своей жизни встречал множество женщин, ни разу даже близко не возникала идея развода с Марьяной: такую ее он бросить даже не предполагал.

Итак, бледная тень. Зато ее мама… Здесь у нас редкий случай романа (идеологического, если хотите) с тещей.

Анна Николаевна Кашкарова-Скалон в семье прозывалась «мамака». Кажется, она сделала немало для воспитания внучки – моей мамы в детстве. Мама рассказывала мне про такую, например, сцену общения с ее бабушкой: «Ты говоришь, что тебе скучно одной? Тебе скучно с самой собой? Но скучно бывает только с неинтересным человеком. Вот посиди одна и подумай: ты неинтересный человек?»

Я как-то опробовал этот аргумент на собственной дочери примерно в таком же возрасте. Подействовало.

У меня есть сохранившиеся, наверное, в единственном экземпляре машинописные мемуары младшей сестры Марьяны, Гали. Галя по отцу – Паушкина, Марьяна – Унксова, но у них общая мама, та самая Анна Николаевна. По мемуарам тети Гали (так я ее звал) получается, что Марьяна в юные годы была очень даже бодрой, да что там – довольно оживленной тварью с особым чувством юмора. Чувствуется, что сестры друг друга не очень любили; Галя описывает «елейный голос» Марьяны и ее довольно странные детские шуточки. Например, она рассказывала Гале, что под полом живет целая семья маленьких человечков – мать у них зовут Жеремонда, сына – Ростя, есть и дочери. Сестры их подкармливали (мыши, видимо, были довольны). Как-то Марьяна отозвала Галю в сторону и сообщила, что умер Ростя. Галя провела день в слезах, Марьяна, по ее словам, упивалась произведенным эффектом.

Да, у них была бонна – нечто среднее между няней и учительницей. Они жили в доме Нирнзее на Патриарших прудах.

В этих же мемуарах мелькает упоминание «дедушки, маминого папы», он долгие годы служил доктором в Рязани, откуда родом их мама, многие его знали и любили, он лечил богатых и бедных.

Доктором-то он был бесспорно, но… Итак, коллежский советник Николай Петрович Кашкаров, его жену звали Анна Петровна Кашкарова-Скалон. Дочь их, тоже Анна («мамака») закончила медицинский факультет в Рязани, по специальности зубной врач.

Уже после 1991 года я догадался, наконец, заглянуть в книги с родословными русского дворянства. И обнаружил там, под фамилиями Кашкаровых и Скалонов, как бы воплощенную историю России