Советский Кеннеди. Загадка по имени Дмитрий Шепилов - Дмитрий Е. Косырев

Например, что то самое правильное слово или приходит, или не приходит, «в муках» его искать бесполезно.

Или что любимый им и его собратьями «художник слова» Чернышевский был размазан по асфальту Берлина юным Набоковым в «Даре», и это было хорошо.

Или что в жизни у меня вообще-то все так и получилось, как он говорил: отрабатывал стиль на корреспонденциях в газете. Вот только Франсуаза Саган начала как раз с повести, родившись, как жеребенок: раз – и сразу на ноги. И Умберто Эко начал, без разгона в «малом жанре», с громадного романа, который и вообще вырос из его преподавательской деятельности. И никто из них ничего не загубил на корню.

Или – что Толстой, который переписывал от руки некоторые главы и части романов до 12 раз, просто не умел писать. Зато умел думать. Боже ты мой, как же я ненавидел еще со школьных лет этого Толстого (в отличие от того, который Алексей), как не выносил этих гранитных глыб его абзацев, этот давящий, скручивающий тебе позвоночник проповеднический стиль! И ведь сейчас ненавижу. Ну, начиная с «Анны Карениной» по крайней мере.

Да и вся эта обойма, перечисленная им, – нет, сами по себе, каждый по отдельности, эти авторы прекрасны. Но почему я даже сегодня, читая дедовский список «ориентиров» для будущего писательства, скриплю зубами? Почему, наконец, когда 18 августа 1991 года, в день переворота в Москве, на телеэкранах СССР возникло «Лебединое озеро», так же заскрипели еще многие тысячи зубов? И не надо говорить о совпадениях, о том, что хотели прямого репортажа в стиле CNN, а получили не то. Нет, ярость вызвал именно Чайковский как символ вкусов целых поколений. Тот самый Чайковский, который, как уж сказано, спасал моего деда от отчаяния, если не гибели.

Они перестарались, вот что. Этот стиль назывался «сталинским ампиром». Никакого модернизма, возврат к ХIХ веку, чистая классика, навязываемая Стране Советов как образец стиля «советской культуры». Вот такой у них был «хороший вкус».

Сегодня я поговорил бы с дедом на тему того, что же было не так в этом «классическом» XIX веке. О том, что обратная сторона мышления его поколения – детей девятнадцатого века – удивительный консерватизм при провозглашении якобы ценностей какой-то там революции.

XIX – это был страшный век. В своей простоте, механистичности, одномерности и убивающем максимализме.

Но возникает вопрос: а он стал бы меня слушать, ниспровергателя его богов?

Ответ на это есть. Он умел слушать, и – редко-редко – менялся, двигался дальше. В любом возрасте.

Самое страшное было, когда наступила великая эпоха рок-музыки. Ведь она была откровенным вызовом тому самому «большому стилю» шепиловского поколения, и не только в СССР. Он это как вызов и воспринял. Хрип как элемент вокала: да вы что! Он даже к Эдит Пиаф относился с яростью. Пытался, впрочем, что-то понять. Например, оперу Ллойд-Вебера «Иисус Христос – суперзвезда», потому что Шостакович сказал ему, что «можно, наверное, и так делать музыку». Что-то понял. Но отдыхал все равно на классике.

Давайте, в завершение этой главы, пройдемся по истории, описанной в шепиловских мемуарах, но достойной того, чтобы сегодня быть понятой заново.

Это про Жданова. И про музыку. И про то, как Шепилов менялся.

Если помните, мы уже говорили, что пришедший с фронта молодой генерал Шепилов отказался от многих назначений, даже министерского уровня. Но пошел работать к тогдашнему главному идеологу (и возможному наследнику Сталина) Андрею Жданову. Причем на должность довольно скромную. Он просто ему по-человечески понравился. И нравился до самого конца.

Да, вот тот самый Жданов. Символ всякого зла, автор постановлений про любимую мной Ахматову и Зощенко… Ужас, да?

Когда я сегодня наблюдаю очередной поток ненависти к Жданову, рассказы о том, что он что-то слишком хорошо питался в блокадные месяцы в Ленинграде, то я не то чтобы не верю. Может, и питался. Но когда в ход идут такие аргументы, это выглядит как-то чересчур мелко и вызывает желание разобраться: а как на самом деле? И что это был за человек – Жданов: вот, допустим, мой дед пишет, что Жданов иногда, на даче у Сталина, садился поиграть на «Стейнвее». Интересно…

Так чем Дмитрий Шепилов занимался у Жданова? А вот он стал инициатором принятия очередного постановления на темы культуры и искусства. Не об Ахматовой. О музыке. О своей любимой музыке.

Истории со Ждановым в его мемуарах посвящены три подробные главы. Но давайте почитаем о том же в более коротком варианте – из архивных заготовок к лекциям уже 80-х годов. Это в принципе то же самое, но проще.

Итак, зачем Шепилов предложил и даже начал готовить текст постановления ЦК 1948 года о музыке: он искренне считал всяческие возникшие в мировой и советской музыке веяния «зловонными» и что медлить нельзя. Так же считал и Жданов.

Вообще – отступим на минуту – стандартная ошибка политических бойцов в том, что они склонны считать своих противников подлыми червяками. Которые сами-то понимают и тайно любят какие-то идеи или направления культуры, но исключительно из страха идут наперекор своей черной совести и пишут, поперек своим чувствам, всякие там постановления. А как насчет того, чтобы признать, что это у них – искренне?

Так вот, у Шепилова были вполне определенные вкусы и идеи. Из письма 60-х годов: «Конечно, я говорю о подлинно народных песнях, а не о мещанских подделках под них, пошлых, надрывных скулениях, “жестоких романсах”, которые так засоряют мозги и души наших людей, особенно молодежи, если мы вовремя и добротно не удовлетворяем их эстетические запросы».

Мы – это, типа, партия, государство. Которые должны удовлетворять, а иначе…

Или из воспоминаний Владимира Карпова о беседах с Шепиловым уже в 80-е: получается, что Жданов вполне всерьез боролся с опасностью «ликвидации музыки», с попытками «разрушить храм искусства». И Шепилов, обожавший своих Чайковского с Рахманиновым и проч., считал необходимым «предохранить композиторов от заражения бациллами модернистской патологии».

И что же он для этого сделал как разработчик текста постановления ЦК? Привлек лучших или почти лучших. Тихона Хренникова и Александра Свешникова. И дальше, из моих бесед с дедом (да и из его мемуаров тоже), насчет Жданова: «Позорные вещи с Анной Ахматовой и Зощенко, к которым он имел прямое отношение, историей ему не простятся. Не совсем ясна для меня