Повесь луну. История Салли, которая берет судьбу в свои руки - Джаннетт Уоллс

Бонды. Они подорвали Универмаг. Просто слов найти не могу! Но я должна сохранять спокойствие.

Эта проклятая родовая вражда. Поначалу многие парни воспринимали все происходящее как игру, но потом, две недели назад, «игра», как я и боялась, обернулась смертью, когда тело Лероя, механика Шорти, было найдено в ручье с пулей во лбу. Через три дня мертвым, с такой же раной, на одном из кукурузных полей округа Уэбстер был обнаружен кузен Билли Бонда Пи-Джи. А теперь вот это. Это уже не родовая вражда, это война. Всеми средствами.

Драться честно хорошо, когда ты на ринге, любил говаривать Герцог, но если сражаешься за свою жизнь, то не играешь ни по каким правилам, дерешься грязно, наносишь ответный удар тогда, когда он всего больней, пинаешь врага, когда он лежит, используешь любые средства, какие есть, сражаешься, чтобы победить.

Я покрываю милю от Большого Дома до Кэйвуда за рекордно короткое время. Горожане толпятся на улице, помощники шерифа сдерживают их. Вид у всех напуганный и озадаченный, поскольку вообще-то люди в здешних местах не разгуливают по улицам, подкладывая бомбы, которые могут убить невинных и непричастных. Это то, что случается где-то там, в больших городах.

Универмаг выглядит как жертва войны, его фасад вычернен копотью, стекла разбиты, а козырек над крыльцом жалко покривился и болтается на честном слове. Значит, бомба не попала в цель – это могло быть сделано намеренно – и Универмаг, живое сердце города, не был уничтожен, но он изувечен, покрыт шрамами, и его вид пробирает меня до печенок.

Роули и шериф Эрл выбираются из зияющего дверного проема.

– Насколько все плохо? – спрашиваю я.

– Фасад полностью под списание, и все эти окна придется заменить, – говорит Роули.

– Но внутри не так ужасно, – добавляет шериф Эрл. – Полки обвалились, товары рассыпались, много битого стекла. Могло быть намного хуже.

– Мы все знаем, кто это сделал, и эти сукины дети заплатят! – рычит Роули, у которого явно вскипает кровь.

– Тебе нужны телохранители, – говорит мне шериф Эрл. – Круглосуточно. Один здесь. Другой в доме.

– Может быть, мне следовало бы к вам переехать, – говорит Роули.

– Хорошо, – киваю я.

– Люди будут болтать, – замечает шериф Эрл.

– Пускай болтают, – машу я рукой.

– Бонды снова подняли ставки, – говорит Роули, – так что теперь наша очередь.

Поднять ставки. Как в покере – только здесь мы платим за свои жизни. Покер никогда не был моей игрой. Я не умею блефовать и держу на руках проигрышную комбинацию, потому что ненавижу сбрасывать карты, даже когда знаю, что надо. Но Роули прав. И я в игре.

– Как? – спрашиваю. – У Бондов повсюду охрана вокруг этого их клуба.

– Салли, я же говорил тебе, что способен придумать план в пылу битвы, – говорит Роули. – И я придумал для нас план.

* * *

Она красотка, желтая, как лютик, верхние и нижние крылья надежно скреплены деревянными скобами и перекрещивающимися проволочными распорками, поблескивающими в лучах утреннего солнца. Ее зовут «Дженни», говорил мне Роули, она выиграла для нас войну, и если научишься летать на ней, то сумеешь летать на чем угодно. Мужчина, который возится с двигателем, – это Ал Кейн, пилот-сорвиголова, который сражался в небе над Францией вместе с Роули, а теперь исполняет петли на окружных ярмарках и возит людей кататься, беря по доллару с носа. Ал согласился сдать нам самолет в аренду, поскольку они с Роули были фронтовыми побратимами, но сказал, что если что-то случится с его «Дженни», то он скормит нас обоих ее пропеллеру.

Рассвет – лучшее время для полета, говорит Роули, воздух в это время спокойнее всего – что-то там связанное с относительными температурами, вот Эдди мог бы это объяснить, – так что, как только солнце начинает подсвечивать небо, мы залезаем на нижнее крыло «Дженни», и я, согнувшись, забираюсь на переднее сиденье, а Роули запрыгивает на заднее. Я еще никогда не видела самолет так близко. Он сделан из парусины и кажется чертовски непрочным. Кокпит низкий – особо в нем не развернешься, – и я разглядываю циферблаты, датчики и переключатели на приборной панели. Наверное, я могла бы догадаться, какой из них для чего нужен, но пока мне незачем это знать. Я – бомбардир.

Осторожно выставляю бомбы у своих ног. Мы с Роули изготовили их вчера вечером, оборачивая динамитные шашки вокруг бутылок с нитроглицерином и скрепляя конструкции медной проволокой. Поначалу Роули хотел, чтобы с ним полетел шериф Эрл, но я ни в коем случае не собиралась упускать возможность полетать на самолете. Кроме того, это моя битва, и я буду той, кто в ней сражается.

Я не стремлюсь никого убить, но я должна дать Бондам понять, что могу убивать и убью, если меня к этому вынудят. Как я и сказала Мэтти, я никогда в жизни не затевала драк, но если кто-то наедет на меня, не отступлю. И все же от мысли о том, что́ мы вот-вот сделаем, меня пробирает холодок, хотя на мне толстые перчатки, кожаный шлем и комбинезон с подпушкой, который одолжил мне Ал. Бей их, Салли, слышу я слова Герцога, бей их в то место, где больнее всего, сражайся до победы.

Я опускаю на глаза летные очки, Ал берется за деревянный пропеллер и раскручивает его. Мотор чихает и кашляет. Он раскручивает пропеллер снова. Чихание. Кашель. С третьей попытки двигатель взревывает, пробуждаясь к жизни, и я чувствую, как весь самолет пульсирует, ступнями и тем местом, на котором сижу.

Нос «Дженни» уходит влево, ее хвост – вправо, так что мы разворачиваемся лицом к просторному коровьему пастбищу. Рев становится громче, вибрация сильнее, и «Дженни» прядает вперед, подскакивая на кочках, набирая скорость, быстрее, быстрее, потом тряска прекращается, и земля под нами уходит вниз. Теперь мы поднимаемся в утренний свет, мотор ревет и дымит прямо передо мной, ветер свистит в скобах и распорках, но шум такой сильный и постоянный, что я практически перестаю его слышать и чувствую себя почти невесомой, словно пузырь, плывущий по поверхности.

Роули облетает пастбище по кругу. Там, внизу, Ал наблюдает за нами. Я бешено машу ему рукой, и он отвечает вялым помахиванием, вероятно гадая, не совершил ли он ужасную ошибку, в результате которой больше никогда не увидит свою «Дженни».

Мы направляемся на запад, и я смотрю вниз, на лоскутное одеяло гористой виргинской местности – белые фермерские домики и красные амбары, крохотные, как спичечные коробки, ржавеющие зернохранилища, черные коровы породы абердин-энгус, щиплющие траву на пастбищах, щетинистые полоски