Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

или хотя бы серьезных угроз открыть огонь – для грабителей оно выступало инструментом, позволяющим задать рамки ситуации: это ограбление, а вот моя «пушка». В том, чтобы заставить другого человека подчиниться оружию, ткнув его «пушкой» или даже нанеся ею удар, но не выстрелив, присутствует некий элемент символического насилия. Аналогичным образом, по данным исследования Дэвида Лакенбилла [Luckenbill 1981], в 22% случаев вооруженных ограблений все начиналось с того, что преступник наносил удар жертве или причинял ей травму, используя это как метод запугивания: насилие в данном случае выступает способом овладеть определением ситуации.

Кроме того, в рассматриваемом случае лондонских ограблений вероятность получения травмы возрастала в зависимости от количества грабителей. Грабитель-одиночка редко наносил своим жертвам телесные повреждения, однако в случаях, когда банда из трех и более человек совершала ограбление бронированных автомобилей, перевозящих деньги, соответствующий показатель возрастал до 25%, а при групповых ограблениях ювелирных магазинов с участием четырех и более человек – до 50%. Аналогичный паттерн обнаружился в данных, собранных в Австралии [Kapardis 1988]: чем больше человек участвует в ограблении, тем больше у жертв шансов получить телесные повреждения (причем, как было показано в главе 3, такая же зависимость существует и в случае количества полицейских). Все это чрезвычайно напоминает «эффект наличия зрителей», к которому мы обратимся в главе 6: более крупные боевые группы создают собственную эмоциональную зону, «накачивают» друг друга энтузиазмом и совершают более серьезное насилие, чем при схватках один на один.

Примечательная особенность исследования на материале лондонских грабителей заключается в том, что их можно разделить на три группы: 1) те, кто имел при себе настоящее огнестрельное оружие; 2) те, кто использовал подделки – муляжи огнестрельного оружия, из которых нельзя было стрелять, хотя они и выглядели как настоящие «пушки»; 3) те, кто блефовал, указывая на некий предмет у себя в сумке или в кармане, который, по их словам (или в оставленной записке), представлял собой «пушку». Как мы уже видели, грабители с настоящим огнестрельным оружием стреляли из него не слишком часто и редко попадали по живым мишеням. Однако интервью с этими людьми демонстрируют, что они были сильно привязаны к своим «пушкам», считая их признаком серьезности своих намерений. Грабители с настоящими «пушками» были заведомо самыми профессиональными и преданными своему делу среди вооруженных налетчиков; они отождествляли себя с криминальной стезей и рассчитывали следовать ей и дальше после выхода из тюрьмы. Эти люди разрабатывали серьезные заблаговременные планы ограблений, тщательно выбирали цели и наблюдали за ними, маскировались и детально обдумывали действия на случай бегства с места преступления. Эти грабители почти всегда работали в группах (82%) – напротив, среди грабителей с муляжами оружия сообщников имели 46%, а среди тех, кто блефовал – только 16%. Отчасти это означает, что по-настоящему вооруженные грабители были в большей степени встроены в криминальные сети, а кроме того, их восприятие себя именно как грабителей получало больше поддержки в соответствующей социальной среде. Именно эта социальная поддержка – эта групповая эмоциональная атмосфера – переносилась на само ограбление: иными словами, вооруженные налетчики, скорее всего, заряжались самой ситуацией ограбления, пребывая в готовности установить доминирование. Отсюда и более существенная вероятность насилия, когда одни крутые парни выступают перед другими. Огнестрельное оружие, которым они располагали, можно рассматривать как признак групповой идентичности – не то чтобы оно не имело какого-то другого применения, однако основной эффект «пушек» был связан с уверенностью и агрессивностью их владельцев.

Грабители, использовавшие муляжи огнестрельного оружия, не столь серьезно идентифицировали себя в качестве преступников – некоторые из них, по сути, утверждали, что раз у них была ненастоящая пушка, то и все ограбление оказывалось не более чем спектаклем. Вот слова одного из таких налетчиков: «Я всего лишь мелкий воришка, а не гангстер. Во всем этом для меня не было ничего серьезного, потому что моя „пушка“ не была настоящей». Другой грабитель из данной группы признавался, что «эти 20 минут как будто играл какую-то роль… принял на себя чужую личность». А вот что сказал еще один: «Как только ты в деле, ты превращаешься в робота. Ты знаешь, что тебе нужно делать, и просто делаешь это» [Morrison, O’Donnell 1994: 72–73]. Кроме того, эти грабители с муляжами оружия, совершая очередной налет, ожидали, что им удастся добыть меньше денег, и были менее уверены в своем успехе – многие из них, в отличие от вооруженных профессионалов, полагали, что скоро будут пойманы. Если грабителям с настоящим оружием их «пушки» и все, что с ними связано, по-видимому, придавали уверенность или эмоциональную энергию, то обладатели муляжей не получали от оружия особой энергии, поскольку знали, что оно было ненастоящим. Должно быть, они надеялись, что жертвы ограбления – зрители их представления в духе Гофманна – воспримут его за чистую монету, – и действительно, так по большей части и происходило, – однако для исполнителей это представление не было чем-то настоящим. Например, в отличие от профессиональных преступников, они редко говорили об эмоциональном удовольствии от ограбления, а половина представителей этой группы утверждала, что ощущала боль в теле или состояние, близкое к обмороку. «Думаю, это я испугался больше, чем девушка за стойкой», сообщил один из них. «Я избегал зрительного контакта, потому что мне было стыдно за то, что я делаю», добавил другой [Morrison, O’Donnell 1994: 73][20].

Наконец, обратимся к группе блефующих грабителей, находящейся еще дальше от профессиональных преступников. Эти личности также оказались на криминальной стезе, поскольку за плечами у них имелась длинная череда предшествующих задержаний полицией (хотя обычно поводом для них не выступали грабежи), однако они находятся на задворках преступного мира, будучи неприкаянными одиночками, имеющими мало навыков и связей. На ограбления они решались, как правило, из сиюминутных соображений, когда понимали, что им срочно требуются деньги на азартные игры или наркотики; эти люди мало что планировали заранее, как правило, не надевали маски и не разрабатывали план отступления. В подавляющем большинстве случаев (95%) блефующие грабители считали свою криминальную карьеру провальной. По утверждению одного из них, «я так себе вор, мне нечем похвастаться, и у меня неприятности» [Morrison, O’Donnell 1994: 77]. Обычно такие грабители выбирали самые легкие цели, в особенности помещения жилищно-строительных кооперативов (ссудо-сберегательных касс), где работали женщины, которых можно было запугать.

Блефующие грабители еще сильнее уреза́ли конфронтационные аспекты своего предприятия, предъявляя требования в письменной форме, – две трети представителей этой группы оставляли своим потенциальным жертвам записки, тогда как среди других грабителей к этому прибегали всего 10%. Сами блефующие налетчики были не слишком уверены, что это