Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

многие из них, представители аристократии обладали определенными отличительными чертами религиозности. В первую очередь бросается в глаза идея договора с дьяволом, как часть интеллектуальной демонологии. Вера в такой пакт оказывала влияние на представления о природе ведьмы и всего ее поведения. Правда, носители власти на местах, включая церковную сессию, не очень заботились о том, чтобы познать природу колдовства, их гораздо больше заботили сами поступки[478]. Однако в целом вера в демонический договор определяла позицию властей по отношению к ведовству. В частности, в 1662 г. широко обсуждалось сходство между первыми показаниями Изобель Гауди и признанием Джанет Брейдхейд, сделанным на следующий день, при этом первая находилась в Олдерне, а вторая в Иншоке, что за многие мили от места содержания Гауди. Эти сходства объяснялись тем, что демон использует одинаковые средства, чтобы овладеть своими жертвами и подтолкнуть их к греховному поведению. Показания обвиняемых, данные в присутствии нотариуса и большого числа свидетелей, о том, что «природа дьявола», то есть его пенис, «была холодна, как вода весеннего родника», были очень схожи. Вывод, сделанный судьями, был предрешен – раз обвиняемые не могли войти в контакт друг с другом, их связывал общий договор с дьяволом. Схожи были и показания обеих обвиняемых по поводу обряда их крещения дьяволом, который «оставил свою метку у меня на плече, когда высосал оттуда кровь, собрал ее в свою руку и окропил ею мою голову»[479]. То же самое и с идеей переименования ведьмы во время обряда крещения. Джанет Баркер в 1643 г. свидетельствовала, что дьявол не дал ей никакого нового имени, когда она соглашалась быть его слугой.

Идея ведовского шабаша была второй важной составляющей интеллектуальной шотландской демонологии. Многие признания обвиняемых включали в себя ссылки на ведовские карнавалы, где решалось, кто будет следующей жертвой. Ведовской шабаш представлял собой танцы и пиры в присутствии дьявола. Реже свидетели показывали, что хозяин тьмы на таких сборищах проводил службы. Не все детали этих собраний представляли интерес для следователей, которые акцентировали внимание лишь на некоторых аспектах, задавая и внося в протокол лишь те вопросы, которые, по их мнению, представляли особую важность. Признания были, таким образом, своеобразным компромиссом между собственными верованиями подозреваемых и тем, что хотели услышать следователи.

Одной особенностью шабаша ведьм, привлекавшей наибольшее внимание шотландских демонологов раннего Нового времени, было выкапывание трупов и использование их частей, а также саванов для магических целей. Впервые эта идея появляется в признании Агнес Семпсон, одной из североберикских ведьм, о чем упоминает в своей «демонологии» король Джеймс[480]. Современные исследователи, которые спорят о том, действительно ли Джеймсу принадлежит идея демонического договора, меньше обращают внимание на его авторство концепции шабаша или, по крайней мере, части этих представлений[481]. Королевский адвокат, сэр Томас Гамильтон, в 1611 г. указывал, что виновные ведьмы естественно могли «заниматься колдовством, или в любой церкви вынимать тела, вырезать их части и устраивать танцы в пустой церкви в полночь»[482].

Тем временем шотландские ведьмы и не пытались отрицать то, что выкапывали трупы в волшебных целях. Хотя, по их признаниям, это не делалось специально для шабаша, но все имело некоторое отношение к ведовским карнавалам. В протоколах расследований сохранились сведения об ужасном шабаше в Форфаре в 1661 г. Это был единственный зарегистрированный случай ритуального поедания младенцев – не специально умерщвленных, а вырытых из могил[483]. Некрофагия должна была являться чем-то вроде связующей клятвы и предотвратить предательство со стороны ведьмы. Специальные заклинания для предотвращения исповедей со стороны ведьм упоминались в «Новостях из Шотландии», памфлете, сопровождавшем процесс над североберикскими ведьмами и сопоставимом по содержанию с «Молотом ведьм»[484]. Идея относительно использования частей тела для совершения колдовских обрядов была известна повсюду по Европе. Однако в католических странах подобные практики строго контролировались церковью и доктриной, а эксгумация была возможна только для некрещенных младенцев, остальных защищала власть крещения[485]. Вместе с тем эксгумация трупов не являлась распространенной практикой континентальных ведовских шабашей, гораздо чаще включавших в себя пляски обнаженных участников этих карнавалов, сексуальные оргии, и инфантицид, ни одного случая которого не зарегистрировано в шотландских источниках[486]. Эксгумация трупов являлась новым преступлением, добавленным в английское законодательство о колдовстве в 1604 г., вероятнее всего, под влиянием книги Джеймса[487]. Но роль эксгумации в Шотландии кажется несколько иной. Она явно принималась шотландской интеллектуальной демонологией в качестве центрального компонента представлений о колдовстве.

Джеймс написал свою «Демонологию», направив ее против ведьм, но, приводя доводы, подтверждающие реальность колдовства, он начал с ритуального волшебства элиты. Элитарные традиции волшебства внесли свой вклад в развитие некоторых идей колдовства, особенно концепта демонического договора, карнавала демонов и практик некромантии, появление которой в Шотландии восходит, по крайней мере, к XIII в. Один монах в 1263 г. оставил свидетельство, что при дворе короля Уильяма Льва (1165–1214 гг.) был некромант. Изысканные маги, демонстрирующие свои экзотические практики, стали особенно заметны в период позднего средневековья, когда они соревновались за власть при королевских дворах[488]. Помимо этого, Шотландия была частью возрождения неоплатонизма XV столетия, в котором один из основных компонентов составляла академическая попытка использовать волшебство для развития всесторонних космологических идей, отражением чего, кстати, является и поэма об Орфее Роберта Энрисона. Существовала ли в Шотландии критическая рефлексия неоплатонизма, не совсем ясно, хотя вполне возможно, что такие попытки предпринимались. Колдовские верования иногда интеллектуально стимулировались и ортодоксальными последователями Аристотеля, считавшими, что неоплатонизм содержит слишком явный привкус демонизма[489].

Некромантия, представляющая собой вполне отчетливую элитарную традицию, связанную с волшебством, получила распространение в Шотландии в XVI в. Захватывающий процесс 1569 г. над лордом Лайоном, сэром Уильямом Стюартом из Лутри, и последовавшее наказание является наиярчайшим свидетельством этого[490]. Элементы этой волшебной традиции и, возможно, даже неоплатонизм были перенесены в XVII в. масонством, которое зародилось в Шотландии в 1590х гг.[491] Уильям Шоу, во всех смыслах архитектор масонства, был тесно связан с Ричардом Грэмом, ведущим магом, вовлеченным в североберикскую колдовскую панику 1590-х гг., при этом Грэм, «управлявший неким близким ему духом», был, конечно, некромантом, правда, последним, в отношении кого мы имеем столь явные свидетельства этого[492]. Он имел прочные связи с пятым графом Босуэллом, что послужило основой для многочисленных спекуляций относительно контактов шотландской элиты с итальянскими адептами магии[493].

Со стороны необразованных шотландских масс в адрес магов также вполне очевиден пиетет. Дэвид Риццо, доверенное лицо королевы Марии, павший в результате заговора, уже посмертно приобрел репутацию волшебника, а заклинатель Роберт Мюррей из Гленеска,