Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

В конце века наступил конец и этой вековой древесно-духовной истории. Тополя безжалостно опилили, и несколько лет их жуткие обрубки, покрытые черными струпьями царапин и наростов, пугали народ, с тоской поджидавший на остановке все более и более редкие автобусы. Но и свет в окнах когда-то славного клуба вспыхивал все реже, жизнь перемещалась вниз, в полуподвалы «Золотого дракона». А тополя… что ж, они опять уже отросли нелепыми метлообразными пучками, еще чуть-чуть – и опять будут выше крыши. И над ними уже нет берез! Березы вырубили, вырубили под корень. На их месте поднялись пять обитых листовой медью шатров, увенчанных луковицами и крестами. Тех, тихо позванивавших золотыми листьями, белых берез в синеве уже нет. Они проросли храмом.

…Семечко занесло сюда ветром. Откуда? Может быть, с крыши храма: других берез вблизи «дома Ливерса» вроде бы не было. Была выгнутая решетка нависшего над входом в гастроном нашего балкона, между ее прутьями и желтым листом пластика, предохранявшего открытый сверху балкон хотя бы от лобового ветра, стояли старые, оставшиеся от прежних хозяев, полусгнившие деревянные ящики с землей. В них давно уже не росло ничего, кроме мягкого зеленого мха. Дождь и ветер намыли, навеяли крупицы почвы на узкий жестяной карниз балкона. Туда-то и упало березовое семечко. И – проросло.

Медленно росла моя березка, дерево, упавшее с неба.

Наверное, так растут полярные и горные березы на наших северах. Пронизывающие ветры с реки. Ледяной холод зимою. Черный удушливый чад от проносящихся внизу автомобилей. Но дерево, упорно цепляясь корнями за призрачную, жестью подбитую землю, – росло. А я стоял и смотрел, как тянутся вверх ветки, распускаются почки, зеленеют, желтеют, звенят и облетают листья… В душе творилось что-то необычайное. Это было мое, наше семейное дерево, подаренное судьбой в разгар горбачевской «перестройки». Березка на четвертом этаже, столь же необыкновенная, как и подвал под нашей квартирой, образовавшийся из чердака «старого дома Ливерса», надстроенного в 1928 году…

Скоро зеленый флаг на моем балконе стал приметой дома, личным знаменем, вехой для заблудившихся гостей, третьей древесной опорой нашей маленькой пространственно-визуальной, но отчасти и звуковой среды. Я гордился березой не меньше, чем вечноцветущей от любви к нам фиалкой на подоконнике. По реке проплывали белые кораблики, курился в зубах старый, с полной картой СССР на коробке «Беломор», ветер ласково перебирал длинные гибкие ветви… Над головой – только небо. Жизнь прекрасна!

Но в небе сгущались тучи. Из них лил дождь. Вода умывала листья березы, та зелено – молодо! – улыбалась в ответ свежим запахом нездешнего здоровья. Стволик стал толщиной с большой палец руки. А соседка снизу вдруг стала жаловаться мне, что на стене ее только что отремонтированной комнаты появились протечки. Жаль, конечно. Но я-то тут при чем! Пожалуйста, посмотрите: трещин нет, балкон в порядке. Все? Будьте здоровы.

Береза по-прежнему шумела и медленно, но верно росла. Не в высоту (я стал подрезать ветки), а в толщину. Лет за десять к большому пальцу прирос мизинец (разумеется, я мерил на свой аршин: чужие руки не касались любимой!), соседка снизу периодически заходила, смотрела, потом стала прихватывать с собой нашего техника-смотрителя. Года через два таких смотрин смотрительница от ДЭЗа углядела и березку: «Что это у вас? Дерево?» —

«Да вот, выросла береза, видите, ящик сгнил, земля просыпалась, семечко по ветру прилетело, упало, проросло». Мое тихое восхищение не успокоило техника. Перегнулась через перила, посмотрела.

«Это же все-таки дерево… тяжесть… надо бы срубить!» – «Ну какая там тяжесть! Не тяжесть, а радость! Вы посмотрите, на самом краю, на юру, на ветру – а растет. Милая моя!»

Техника взгляд затуманился нежностью, я успокоился, лето прошло… Соседка в очередной раз убедилась: трещин нет. Но сомнение запало в душу и проросло. Потеки по-прежнему портили стену старушки с третьего этажа, она не уставала жаловаться технику, техник два раза в год ходила ко мне и высматривала; нет ли трещин, есть ли березка? Помню, как искренне радовалась она, когда на березу невесть откуда напала тля зеленая и прожорливая: «Ну теперь точно придется рубить!» В ответ я тряхнул ветви, жирная зелень посыпалась вниз, на козырек гастронома, остальных – подавил, пообмел. Помялась и ушла…

Шли месяцы. Сменялись лета.

И вот однажды в дверь позвонил-прозуммерил человек.

Человек, одетый в черное. В шляпе и кожпальто до пят. Подмышкой торчало что-то длинное, завернутое в газету. Не знаю отчего, но я сразу подумал; это конец.

Так и вышло.

Вошел. Снял шляпу. Развернул газету. ПИЛА! Ножовка.

«Разрешите пройти к вам на балкон». Там перегнулся чрез перила и – спилил.

Ветви березы бессильно упали, я безутешно молчал.

Но сила жизни в «саморослом», с неба упавшем растении невероятна! Опиленная почти под корень береза проросла вновь, и уже через год великолепные ветви вновь поднялись над перилами. Вейся, вейся ж, чубчик кучерявый!.. Я торжествовал.

Но недолго музыка зеленая играла… Вспомнился давний анекдот советских времен: «В городе N был проведен месячник борьбы с зеленым змием. В упорной борьбе победил змий…» В схватке человека с деревом конец редко бывает счастливым для молчаливого. Начались затяжные дожди. Вскоре ДЭЗ прислал сразу двух мастеров. Они вошли через дверь, буднично и серо. Не так, как плотник Сергей, до полусмерти напугавший меня однажды, заглянув с улицы в окно. (Он, конечно, не летел, а стоял на площадке автоподъемника, того самого, с помощью которого Никита Богословский когда-то напугал Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, мирно работавшего в своем кабинете перед раскрытым окном. Шостакович сидел за столом и вдруг увидел за окном… медленно идущего Богословского. А окно-то – на третьем этаже! Д. Д. вздрогнул, а хохмач Богословский, как ни в чем не бывало, повернул голову и дружески сказал: «Здрассте, Дмитрий Дмитрич!» После чего спокойно «прошел», то есть поехал на специально нанятом им подъемнике дальше.) Двое из ДЭЗа просто вошли, молча разбили старый цементный пол – и стало видно, что корни березы распластались во всю ширь трехметрового балкона! С трудом выкорчевали это мощное сплетение, которым проросло – в жесть, в камень, в нежить – маленькое семечко много лет назад… А потом что ж? Залили все заново, никакой земли, никаких ящиков. Короткий пенек с ветвистым корневищем я отнес на свалку. Сказка кончилась. Судьба переходила на притчи.

Сначала с неба – впрочем, с неба ли? – упала картинка. Дул страшный ветер, было холодно, вокруг – ни души. Я только-только слез с троллейбуса у центральной аллеи нашего сквера,