Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян

что одна атомная бомба может вызвать такие же разрушения, как тысячи самолетов, бомбящих непрерывно в течение пятнадцати лет. Торгом прислушался, сдвинул шапку на лоб, почесал за ухом. Потом протяжно зевнул, выключил приемник и снова вернулся мыслями к пчеломатке: «И куда тебя понесло, бестолочь несчастная, ведь ветер сильный!..»* * *

Володя явился в середине следующего дня. Грохоча, сигналя, гоня машину через колдобины и ямы. Ну и пыли же стояло позади!.. И хоть бы кто спросил, мол, эй, Володя, разве собственная у тебя машина, не ты ли все ходишь на поклон к кладовщику, шею гнешь перед ним: «Дядя Мелкон, покрышки прохудились. Придумай чего-нибудь, а то детишкам нечего есть будет!..» Да только было бы у кого спрашивать! Ну конечно, был он под хмельком, а то ехал бы потише. Мало того, еще выискал какую-то горожанку, усадил рядом с собой в машину да и примчал одним духом в горы. Волосы у нее — цвета пшеницы, кожа солнца не видала, глаза синие. Может, оттого и захмелел Володя? Черный, небритый, с лицом, выжженным, как земля в засуху, с черным огнем в глазах… Кажется, припади он к ней — всю ее, как капельку, вберет в себя без остатка.

Дед Торгом, чтобы скоротать время, спустился было в ущелье, но, заслышав машину, встрепенулся и, сам не зная как, очутился возле пасеки. Всю дорогу до пасеки об одном и думал дед: «Как бы шельмец не поворотил обратно, не дождавшись!..»

Добежал и видит: Володя с девушкой присели около собак, играют с ними.

— Вай, да как же тебя человеком назвать, Володя, то не было его, не было, а теперь смотри пожалуйста… — проворчал старик, еще задыхаясь от бега, а сам не смог сдержать радости.

— Что, прибыл, дедушка Торгом?

— Это ты меня спрашиваешь, малый?

— Хорошо, хоть прибыл. Не иначе бабку себе в ущелье завел.

— А?.. Ты поговори еще у меня!..

Но Володя и не глядел в сторону Торгома. Сидя на корточках около девушки, он ласкал собак, трепал им загривки и, заливаясь смехом, хлопал по мордам. Да и собаки тоже были порядком рады. Девушка, правда, при виде старика будто застеснялась, перестала смеяться, а потом, освоившись, снова захохотала вместе с Володей, а то и громче, чем тот. Она подносила руку к морде собаки, но, пугаясь, отдергивала ее.

Дед Торгом помолчал, потом спросил:

— Эй, Валод, русская она, что ли?

— А тебе что — русская, армянка, курдянка?..

Володя снова хлопнул по морде пса Чало, а тот, рыча, взялся зубами за Володины пальцы и тряхнул головой. Ишь ты, баловник!

— А откуда она, парень?

— С юго-севера, понял?

— Мое понимание давно уже прошло…

— Твист, это твист. Знаешь, что такое твист?..

— Жена-то твоя знает? — ухмыльнулся дед Торгом.

— Ты ее оставь, жену мою. Если сболтнешь кому — пропал!

— Отстань ты от меня, — Торгом помрачнел, — давай улья грузить, день-то на исходе.

— Колбаски поешь?

— Слушай, парень, дело тебе говорю…

Да только кому он говорил? Володя оставил собак, пошел к кабине, вернулся со свертком в руках. В свертке была дешевая колбаса, нераспечатанная бутылка водки, буханка хлеба.

Девушка стояла чуть поодаль, удивленно оглядывая все вокруг. Для нее были неслыханным открытием стоявшие торчком скалы, горы, этот старик, собаки, Володя. Все это ее удивляло и приводило в восторг. Ведь она, истратив массу денег, проехала тысячи километров, чтобы добраться до этой не то языческой, не то христианской страны. Природа здесь и впрямь поклоняется солнцу, утопает в нем, а люди то язычники, то христиане, когда как. Вот Володя сейчас наверняка поклоняется этой девушке. Он стоит со свертком в руках, не может сделать ни шагу, не отрывает от нее глаз. Да что там Володя? Вон и дед Торгом малость ошалел. Ветер колышет подол ее платья, бросает его то вверх, то вниз, а девушке это нипочем, она распростерла руки, запрокинула голову, — волосы на ветру точно пламя, грудь как отлитая, словно рукой ощущаешь ее упругость и тепло, — халла, халла!..

Дед Торгом вновь почувствовал давно забытый жар, в нем то вспыхивало что-то, то снова гасло, то вспыхивало, то гасло… Кто эта девушка, ангел ли, ведьма ли? Откуда взялась, вся из солнца и молока, почему попала на эту гору, да еще заливается звонким смехом, кружится на месте, полуприкрыв глаза, и жизнь благодаря ей кажется наполненной и сладкой. А если хотите знать правду, то и красавицей ведь ее нельзя назвать! Обыкновенная девушка, даже и похуже обыкновенной…

— Володя…

— Чего?

— Валод…

— Ну, чего?

— Меду она поест?..

Он не стал дожидаться ответа. Стыдясь самого себя, заспешил к палатке, взял миску, заметил висевший на столбе приемник, прихватил и его, вынес и протянул то и другое девушке.

Туристической группе, с которой путешествовала девушка, показали языческий храм в Гарни, церковь в Гегарде, Звартноц и Эчмиадзин, монастырь на Севане, и теперь для нее в этой горной скалистой стране все казалось божественным.

А дед Торгом со своей пасекой на склоне горы, с палаткой, собаками и одиночеством, беловолосый и белобородый, представлялся добрым и щедрым получеловеком-полубожеством. А Володя — нет. Володя был измазан мазутом, и слишком горячи и красноречивы были его глаза.

Девушка с рюкзачком в руке собиралась подняться в горы. Володя приметил ее, остановил машину. Хотел сказать «садись», да постеснялся. Вышел из машины, словно проверяя колеса, вроде не обращая никакого внимания на девушку. Потом полез под машину, неизвестно что проверил и, уже не в силах сдерживаться, прямо так, лежа на земле, посмотрел в ее сторону. Она стояла над его головой, что греха таить, увидел Володя ее голые ноги, что стройно тянулись вверх, чуть выше колен, а дальше были прикрыты юбкой. Сердце его заколотилось как бешеное.

— Садись! — выдохнул Володя.

Их односельчанин Сэпан три года прослужил в городе Гродно. Был он раньше неловок, ходил как пришибленный. «Слушай, Сэпан, смотри не перепутай, каким концом из винтовки стрелять…» — провожая его, подтрунивали односельчане. «Если Сэпан солдатом будет, можем спокойно есть свой хлеб». Сэпан ничего не отвечал.