Авангард и «Анархия». Четыре мятежных месяца самоуправляемого просвещения - Анна Бражкина

композиции не соединились (это не достигнуто). Сам автор, разъединившись, не смог в себе соединить общее, прежде чем установить цвет, он установил форму, хотя форма, может быть, мелькнула в цвете.

Но при появлении второй формы композиция цвета и формы усложняется сильно именно в углах, угловых гранях, выходящих концами на белый, где, пересекаясь с первой плоскостью, остается отрезанным куском на белом, чем усложняет композиции, и в этом моменте начинается растерянность автора и забывчивость о цельном соединении формы и цвета.

Ее беспредметные плоскости совпадают с супрематическими, но только как таковые. По композиции и цветовому – не совпадают.

Г-жа Удальцова, к которой ближе стоит г. Веснин, немного спасает свое положение сжатостью форм, но сильно выражена зависимость цветовых «сочетаний», отчего масштаб последующей плоскости диктуется первой, второй и т. д., что влечет к бесконечному нагромождению, а последнее приводит к вещевому, материальному и катастрофическому.

Фактура колеблется, видна лихорадочная поспешность, неумение владеть темпераментом, не следует его теплотой нагревать небо.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Из воспоминаний[840]

Александр Родченко

Профсоюз устроил выставку в помещении теперешнего Музея имени Пушкина[841], но через несколько дней после открытия[842] «Левая федерация» вышла из союза из-за нарушения профсоюзом прав федерации и сняла с выставки картины своих членов.

Мы начали самостоятельную общественную жизнь в новом помещении – в Кречетниковском переулке начал функционировать клуб художников-живописцев «Левой федерации» профсоюза.

Выпустили афишу, что клуб устраивает выставки беспрерывно, в порядке записи всех членов «Левой федерации». Выставки пользовались популярностью и посещались очень охотно.

На моей профессиональной выставке, помню, было много народу, в том числе Эренбург, Алексей Толстой, С. Щукин, Тугендхольд и другие.

Маяковский тоже числился членом клуба, но он был больше в Петрограде, и не знаю, был ли он на выставках или нет.

По выставкам

Николай Тарабукин

Слово. 1918. 22 апреля. № 5. С. 2

В Трубниковском пер. «левой федерацией профессионального союза живописцев» организована выставка, вход на которую только по субботам и по рекомендации членов. Здесь всего шесть имен, причем работа Татлина выставлена, как он сам объясняет, лишь «для контакта». Но тем не менее ценность выставки значительна. Представлены крайние течения живописи – супрематисты, суммисты, или, как они сами характеризуют свои работы, – «беспредметная живопись».

Можно спорить относительно всех положений, выявленных в полотнах Удальцовой, Розановой, Пестель и Поповой, если смотреть на них как на живописное течение, утверждающее уже определенный подход к творческим задачам, но нельзя отнять несомненных достоинств в достижениях фактуры, цветовых контрастов, глубины и насыщенности краски. Живопись их, не имея сюжета, не связанная с предметностью видимого мира, лишенная формы, сосредоточена в плоскостных построениях, целью которых является цветовая проблема.

Здесь упрощенность сведена к первоначальным элементам, дабы в подобной абстракции сильнее, сгущеннее, достичь того, к чему направлены стремления живописцев. Особенно я бы выделил некоторые цветные гравюры по дереву Поповой, «Карты» Пестель и несколько сильных в цветовом и композиционном отношении работ Ольги Розановой.

«Левые» декораторы

Я. Т-дъ[843]

Новости дня. 1918. 2 мая. С. 4

В одном из тихих переулков барской Москвы, в особняке номеров, приютилась «левая федерация художников». Здесь ее клуб и небольшая постоянная выставка, которую можно осматривать по рекомендациям. В трех комнатах висят по стенам и разбросаны по мягкой мебели произведения «супрематистов» – работы масляной живописи, диванные подушки, различные вышивки. Изящно, покойно и уютно. Густые, звонкие, взятые во всю свою неразбавленную силу, краски бодрят и освежают.

Совсем не страшно, «левизна» не пугает, «крайность» не смешит. Даже не верится, что находишься в центре самого революционного течения русской живописи, в гостях у молодежи, которую недавно лишь петербургские «вольтеро-террористы»[844] призывали направить «лево руль» против старой буржуазной красоты. Впрочем, справедливость требует отметить, что пальма первенства в этом курсе вовсе не за заносчивыми петербуржцами: задолго до их внезапного полевения Малевич, участник описываемой мною выставки, убеждал на московских диспутах, что башмак красивее Венеры Милосской.

Однако шутки в сторону, надо же сказать о самой живописи. Но что сказать? Вот Гонкур утверждал, что никому не приходится выслушивать столько глупостей, сколько картине от зрителя. Увы, к счастью или к несчастью, картины супрематистов от этого освобождены! Как-то вообще не говорится перед их полотнами. И вовсе не из-за боязни оказаться профаном вроде андерсеновских придворных, а просто потому, что живопись супрематистов возбуждает весьма мало человеческих эмоций.

Талантливо? – Да, бесспорно. Попова, Удальцова и другие в большой степени одарены чувством цвета, живописным вкусом, любовью к ремеслу живописи. Красиво? – Да, конечно, как всякое приятное в физико-оптическом смысле сочетание спектральных колеров… Но разве движение не чувствуется? – Да, чувствуется, вот эти, наложенные друг на друга квадраты, треугольники и ромбы как будто летят ввысь, подобно аэроплану, а вот эти словно кружатся вокруг собственной оси. Есть движение, есть – и центробежное, и центростремительное. Что же еще надо? Неужели это не «действует»? – Да действует, вот эти мажорные, лимонно-желто-оранжевые фигуры Удальцовой как будто «веселят», а вот те, черно-серо-белые у Розановой как будто «мрачноваты». – Ну а фактура? – Да, над ней-таки потрудились добросовестно. Одни из этих фигур написаны жидко и блестят, как лакированные под ос – густо, рыхло, жухло, тускло, зернисто и т. д.

И все-таки мне этого мало! – Так, значит, вы ищите содержания, буржуазного анекдота, дворянской усадебной поэзии? Но ведь это «беспредметная», чистая, сверхматериальная живопись. «Супрематизм».

Ах, господа, анекдот и помещичьи enterieurs[845] и мне надоели до смерти, так же как и всякое нарочито идейное содержание (я ведь не стану хвалить какого-нибудь скульптора Габовича[846] только за то, что он изображает страдания, как это делал тов. Фриче). Но в том-то и дело, что, освободившись от власти одних предметов, вы попадаете в плен к другим. Какая же это «чистая живопись» – эта раскрашенная геометрия! И почему «супрематизм», а не «квадратизм»?

Конечно, все это делается с истинно русской последовательностью: Гоген учил, что картина есть поверхность, покрытая красками в известной системе, а супрематисты превращают всю картину в систему поверхностей. Сезанн учил, что видимый мир надо постигать в формах конуса, цилиндра и шара, а они сводят весь мир к треугольнику, кругу и прямоугольнику. К графически вырезанным, как детские аппликации, плоскостям. По-русски, запросто! Открытие Америки в этом смысле принадлежит madame Делоне, русской художнице, которая надоумила в Париже своего мужа придумать «симультанизм», показав ему русское кухаркино одеяло из цветистых лоскутков…[847]

Но в том-то и дело, что для кухарки, для народа, это самое бедное одеяло из мозаики разноцветных лоскутков было полно жизни, мечты, чувства – как полны ими превосходные и наивные цветистые и цветущие орнаменты, исполненные крестьянками мастерской Давыдовой, которые выставлены тут же. А у супрематистов – холод интеллекта, умственная систематика.

Выставка – словно кухня. Превосходная, богатая, русская и одновременно французская. Кухня, в которой разложены отличные, возбуждающие аппетит вещества. Но где же столовая, в которой вся эта талантливая кулинария предстала бы в переработанном и синтетическом виде? Где картина? Ее нет. И есть лишь опыты, опыты, опыты и несколько «компромиссов».

Что же, это, может быть, и есть призвание супрематизма – украшать interiurs[848]? Во всяком случае, поскольку супрематисты ревностно и любовно изучают соотношения красочных пятен, их опыты – полезная лаборатория для будущего искусства дома и улицы, для афиш и плакатов, для декоративного художества. Но как сочетают они с прикладными заданиями декоративности свою «беспредметность» – вот в чем вопрос…

Первая выставка Союза художников[849]

Бор. Глубоковский

Жизнь. 1918. 28 мая. № 27. С. 4

Безличность этой выставки придает ей вид не то художественного базара, не то галереи, кстати сказать, галереи невысокой марки. Большинство вещей – перепевы «Мира искусства», «Союза»[850] и др.

Вот «Товарищество»[851] в виде приевшегося Ив. Захарова[852] с его головами рыцарей и средневековым стилем провинциальной закваски. Вот Н. Григорьев[853], который старается во что бы то ни стало сделаться Сарьяном[854].

И. И. Нивинский[855] довлеет к Grand d’Art, но сугубо неприятен. Написал он чуть ли