Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

же утром, к своему величайшему удивлению, я увидел перед собой самого кавалера, который заявил мне, как будто мы были старыми знакомцами, что, узнав о моей сегодняшней прогулке в Воклюз, да еще в четырехместной карете, он решился просить позволения, ежели я буду один, сопровождать меня вместе со своей женой, которой очень хочется посмотреть фонтан. Я согласился.

Дюк не преминул заметить, что все идет, как он предсказывал. Действительно, парочка, без сомнения, задумала возместить мои расходы новыми авансами. Сие не было для меня неприятно, тем более я еще не сделал ни одного шага для того, что уже предлагалось с такой предупредительностью.

Явился Дольчи, прекрасный, словно ангел. Соседи мои были вполне готовы, и как только экипаж нагрузили всем необходимым для доброго пикника, мы отправились.

Я надеялся, что лицо красавицы просветлится и печаль уступит место если не веселью, то, по крайней мере, непринужденности. Однако я ошибся – на все мои разговоры, как шутливые, так и серьезные, она отвечала или междометиями, или же с самым крайним лаконизмом. Бедный Дольчи был безмерно поражен. Ему казалось, будто он причина печального настроения этой женщины и поэтому именно из-за него омрачилась наша увеселительная прогулка. Пришлось успокаивать его тем, что, когда он столь любезно предложил мне свое общество, я еще не знал о предстоящей мне чести сопровождать эту прекрасную даму, а при случившейся утром оказии был лишь рад возможности доставить ему столь прелестную спутницу. Дама не произносила ни слова и смотрела вокруг так, будто перед ее глазами было пустое место.

Успокоившийся после моего объяснения, Дольчи опять стал обращаться к ней, стараясь затронуть какие-нибудь струны ее души. Но напрасно. Тогда он ударился в пространный диалог с мужем, стремясь, однако, обратить на себя внимание дамы, но ее прекрасные губки даже не дрогнули.

Красота нашей спутницы была совершенно безупречна: глаза сверкающей голубизны и идеального разреза, округлые плечи, полные и нежные руки, талия нимфы и светло-каштановые волосы несравненной прелести. Мое разгоряченное воображение обнажало то, чего я не мог видеть, и все казалось восхитительным. Однако ж по некоторым размышлениям я рассудил, что эта женщина с ее печалью может возбудить лишь влюбленность, но отнюдь не длительное чувство, поскольку, доставляя наслаждение, она никогда не принесла бы счастия.

Я решил не видеть ее более. Возможно, она даже лишилась рассудка или впала в отчаяние, оказавшись во власти человека, которого навряд ли любила. Мне было жаль ее, и все же казалось непростительным, чтобы порядочная женщина, к тому же не лишенная некоторого воспитания, согласившись поехать с нами, совершенно не посчиталась с тем, что своим унынием уничтожает всю прелесть нашей прогулки.

В отношении кавалера Стюарда, независимо от того, был ли он ее мужем или любовником, не приходилось ломать себе голову. Кроме своей молодости, он ничем не выделялся – ни красотой, ни безобразием, ни каким-либо иным качеством. Его тон был фальшив, манеры грубы, а беседа обнаруживала одновременно и невежество, и глупость. И каким только образом, не имея за душой ни гроша и разъезжая по Европе с красавицей, выставляющей напоказ свою неприступную добродетель, мог он вообще существовать, если не за счет простаков? Впрочем, несмотря на свое невежество, возможно, он заметил, что сих последних везде предостаточно, хотя опыт и должен был показать ему ненадежность такового средства.

По прибытии в Воклюз я полностью поручил себя Дольчи, который бывал здесь уже сотни раз и имел в моих глазах то неоспоримое преимущество, что обожал возлюбленного Лауры. Мы оставили экипаж в Апте и направились по дороге к источнику, куда в этот день стекалось множество любопытствующих. Сам источник выходит из грота у основания скалы, возвышающейся не менее чем на сотню футов, из коих сам грот занимает почти половину. Вода изливается столь обильно, что уже здесь заслуживает названия реки. Это и есть Сорг, впадающий за Авиньоном в Рону. Невозможно представить воду более чистую и прозрачную, поскольку камни на ее ложе не дают ни малейшего замутнения.

Я хотел добраться до самой вершины, на которой стоял дом Петрарки; через шестнадцать лет мне снова довелось вспоминать со слезами сего поэта, но уже в Аркуа, где он окончил свои дни и где еще до сих пор сохраняется его дом. Сходство оказалось поразительным – из комнаты Петрарки в Аркуа видна вершина скалы, похожей на то место Воклюза, которое служило обителью мадонны Лауры.

Я извинился перед мадам Стюард, что оставил ее, дабы отдать дань уважения тени той, которая любила самого мудрого человека из всех когда-либо рожденных природой.

«Четыреста пятьдесят лет назад, мадам, – обратился я к сей хладной статуе, смотревшей на меня с неописуемым изумлением, – на то самое место, где сейчас стоите вы, приходила Лаура де Сад, которая, может быть, и не могла сравниться с вами в красоте, но зато была весела, любезна, нежна и благонравна. И этот воздух, который она вдыхала и которым дышите сейчас вы, быть может, зажжет в вас тот божественный огонь, что наполнял ее кровь, заставляя биться сердце и воздымая грудь. Тогда завоюете вы уважение всех чувствительных людей, и никто не осмелится причинить вам ни малейшей неприятности. Веселость, мадам, – это удел избранных, а печаль – лишь ужасный образ, порожденный умами, обреченными на вечные муки. Будьте же веселы, как то подобает вашей красоте».

Мое одушевление передалось милому Дольчи, который тут же расцеловал меня. Тупой Стюард хохотал, а жена его, возможно принявшая меня за сумасшедшего, не изъявила ни малейшего признака волнения. Я подал ей руку, и мы не спеша спустились к дому мессера Франческо д’Ареццо[167], где я провел четверть часа, вырезая свое имя. Затем мы отправились обедать.

Дольчи еще больше, чем я, оказывал внимание этой необычной женщине. Стюард же лишь ел и пил, пренебрегая водой Сорга, которая, как он говорил, только портит эрмитажное вино. Возможно, и Петрарка держался того же мнения. Мы совершили обильные возлияния, но без ущерба для рассудка. Впрочем, наша спутница оставалась совершенно трезвой. Возвратившись в Авиньон, мы откланялись, оставив без внимания предложение глупого Стюарда зайти к нему.

Я взял Дольчи под руку и провел с ним последние часы дня на берегу Роны. Неожиданно сей очаровательный юноша сказал мне: «Наша сегодняшняя дама – законченная мошенница. Держу пари, она покинула свою страну лишь потому, что отдавалась всем без разбора и там уже никого не привлекали ее прелести. Она, верно, рассчитывает поправить свои дела там, где сумеет