Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– Ах, если бы вы видели, как к лицу ей слезы! Я, жалкий бедняк, и то не пожалел бы пары луидоров, если бы она только пожелала заработать их.

– Поди предложи ей.

В эту минуту возвратилась мадам с супругом, и я услышал рыдания и сердитый мужской голос. Но говорили они по-валлонски, и я не понял ни слова.

– Отправляйся спать, – сказал я Дюку, – и передай хозяину, чтобы завтра приготовил мне другую комнату.

Я лег, но слезы и шепот прекратились только после полуночи.

На следующее утро, когда я брился, Дюк доложил о кавалере Стюарде.

– Скажи, что я не знаю никого с таким именем.

Дюк вернулся и сообщил, что, услышав отказ, кавалер в ярости топнул ногой, зашел к себе в комнату и вышел из нее уже со шпагой.

– Надо все-таки проверить, заряжены ли пистолеты.

Мне было смешно, однако я остался доволен предусмотрительностью моего испанца, ведь отчаявшийся человек способен на все.

– Иди к хозяину и скажи, чтобы он дал мне другую комнату.

Однако хозяин явился сам и обещал удовлетворить меня лишь на следующий день.

– Если сегодня же не будет комнаты, я сейчас же съеду. Зачем мне слушать по ночам рыдания?

– Неужели здесь слышно, сударь?

– Да, вы можете сами убедиться, например сейчас. Может быть, вам будет даже интересно. Эта женщина из-за вас покончит с собой.

– Из-за меня, сударь? Но я требовал только то, что мне причитается.

– Слышите, теперь говорит муж. Уверен, на своем жаргоне он называет вас чудовищем.

– Это меня не касается, лишь бы заплатил.

– Вы обрекаете их на голодную смерть. Сколько они должны?

– Пятьдесят франков.

– И вам не стыдно поднимать шум из-за таких пустяков?

– Сударь, мне было бы стыдно, если бы я дурно поступил. Но я требую свое.

– Вот ваши деньги. Идите и скажите им, что вам заплатили и они могут обедать, но не называйте меня.

– Вы сделали доброе дело, – произнес сей неотесанный мужлан и удалился, чтобы сообщить им эту новость:

– Вы ничего мне не должны и, если угодно, можете спускаться к обеду и ужину, но впредь будете платить каждый день.

Весь этот монолог был произнесен громким голосом, чтобы я слышал каждое слово.

Когда я выходил из комнаты, меня сразу же остановил кавалер и рассыпался в благодарностях.

– Сударь, я не понимаю, о чем вы говорите, – отвечал я.

Он отошел, еще раз поблагодарив, а я отправился на берег Роны развлечься созерцанием моста и реки, которую географы почитают самой быстрой в Европе. В гостиницу я вернулся лишь к обеду. Хозяин знал, что я плачу каждый раз по шесть франков, и отдельно для меня готовил деликатесные блюда. Именно там я пил самое лучшее эрмитажное вино[164], которое находил столь превосходным, что за все время, проведенное в Авиньоне, не употреблял никакого другого. После обеда я занялся своим туалетом, а потом отправился в театр. У подъезда я встретил Астроди и отдал ей все шестнадцать билетов. Мое место было рядом с ложей вице-легата князя Сальвиати, который приехал с многочисленной свитой дам и кавалеров, разукрашенных кружевами и орденами.

Ко мне подошел человек, назвавшийся отцом мнимой Астроди, и шепнул на ухо, что дочь его просила не выдавать ее тайну. Я отвечал ему также шепотом, что никогда не подвергну себя риску быть уличенным во лжи. Легкость, с которой жулик предлагает честному человеку принять участие в его махинациях, просто поразительна. Возможно, ему кажется, что подобная откровенность является знаком уважения.

После первого акта человек двадцать лакеев в княжеских ливреях разносили в передние ложи мороженое. Я счел уместным отказаться, и тогда некий молодой человек, прекрасный, как Амур, подошел ко мне и непринужденным, но учтивым тоном спросил, почему я не взял мороженое.

– Не имея чести никого знать, я никому не хотел давать повод говорить, что он угощал меня.

– Сударь, такой человек, как вы, не нуждается в рекомендациях.

– Это слишком большая честь для меня.

– Вы остановились в гостинице «Сент-Омер», сударь?

– Да. Естественно, ради того, чтобы посетить Воклюз, куда рассчитываю поехать завтра, если смогу найти хорошего чичероне[165].

– С удовольствием окажу вам эту услугу. Меня зовут Дольчи. Я сын капитана гвардии вице-легата.

– Мне весьма приятно ваше любезное предложение, и я с удовольствием принимаю его.

– Я буду у вас в семь часов.

Меня привела в восхищение благородная непринужденность сего Адониса[166], которого, если бы не звук мужского голоса, можно было бы принять за прелестную деву. Зато самозваная Астроди, чьи артистические таланты вполне соответствовали ее непривлекательности, вызывала один лишь смех, так как во время всего представления ни на минуту не отводила от меня своих белесых глаз. Даже когда пела, и то с улыбкой посматривала она в мою сторону и делала какие-то многозначительные жесты, по которым все присутствующие должны были обратить на меня внимание и составить совершенно превратное представление о моих вкусах. Зато мне понравились голос и глаза другой актрисы, оказавшейся горбуньей. Несмотря на сей порок, она была очень высока и, если бы не ее уродство, имела бы рост не менее шести футов. Кроме очень красивых глаз и вполне сносного голоса, она, как мне показалось, была, подобно всем горбуньям, отнюдь не лишена ума. Я увидел ее вместе с дурнушкой Астроди у подъезда, когда выходил из театра. Одна ждала, чтобы поблагодарить меня, другая предлагала билеты на свой бенефис.

Как только Астроди излила на меня свои благодарности, горбунья, смеясь во весь рот, растягивавшийся до самых ушей и открывавший не менее двух дюжин ослепительных зубов, сказала, что надеется на мое согласие почтить своим присутствием ее бенефис.

– Если только мне не придется уехать раньше, – отвечал я.

При этих словах наглая Астроди в присутствии нескольких дам, ожидавших своих карет, со смехом сказала, что ни под каким видом не позволит мне уехать, и посоветовала своей подруге:

– Дай ему шестнадцать билетов.

Постеснявшись отказаться, я выложил два луидора, после чего Астроди сказала, несколько понизив голос:

– Завтра, когда кончится спектакль, мы поедем к вам ужинать, но при условии, что больше никого не будет. Нам хочется напиться.

Несмотря на некоторую досаду, я подумал, что такая компания должна быть довольно комической, и решил остаться, надеясь позабавиться.

Я сидел один у себя в комнате, когда возвратились Стюард и его жена. На сей раз не было слышно ни слез, ни упреков. Однако