Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

Мадемуазель Роман встретила меня с милой любезностью, и я осмелел настолько, что усадил ее к себе на колени и расцеловал. Тетушка лишь смеялась этому, а сама племянница, покраснев, подала мне какую-то бумагу и вырвалась. Я прочел в записке год, день и час ее рождения и сразу же догадался, в чем дело, – она тоже хотела получить от меня гороскоп. Нимало не затрудняясь прибегнуть и к сему средству, я отвечал, что смогу решить, возможно ли доставить ей это удовольствие, только на следующий день, если они соблаговолят приехать ко мне танцевать. Она вопросительно посмотрела на тетушку, и предложение мое было принято.

Когда я возвратился к себе, мне прислуживала одна Роза, но она все еще дулась на меня. Я попытался развеселить ее, но, встретив сопротивление, велел ей идти предупредить отца, что собираюсь дать завтра бал с ужином на двадцать персон. Когда консьерж явился за приказаниями, я сказал ему, что его девицы могут тоже танцевать, если захотят. Когда он уходил, вошла Манон, будто бы для того, чтобы спросить, какие мне приготовить кружева. Она была послушна как овечка, и все совершилось с полным успехом. Однако же мы не смогли остаться незамеченными и были застигнуты Розой, которая вошла вместе с Дюком испросить для него разрешение принять участие в танцах. Не имея ничего против всеобщего веселья, я согласился и велел ему благодарить за это Розу.

Мне принесли записку, в которой мадам Морэн просила позволения пригласить на мой бал двух ее знакомых дам с дочерьми. Я отвечал, что она сделает мне этим удовольствие, а еще больше – если пригласит и кавалеров по своему выбору, поскольку ужин заказан на двадцать персон.

Мадам Морэн приехала к обеду только с племянницей и Вальангларом, так как у дочери оказался еще не готов туалет, а муж ее до самого вечера не смог освободиться от дел.

На прекрасной Роман было то же платье, что и всегда, но она не нуждалась ни в каких туалетах. Подойдя совсем близко ко мне, она спросила, не забыл ли я про гороскоп. Я усадил ее к себе на колени и сказал, что она получит его завтра. В этом положении, обнимая левой рукой ее божественную талию, я запечатлел на прелестных губках два огненных поцелуя. Она была скорее удивлена, чем испугана, видя меня дрожащим, и, хотя ее оборона увенчалась успехом, она сохраняла при этом благопристойное выражение и полнейшее спокойствие. Уступая ее мольбам, я сделал над собой усилие и разжал руки.

Мадам Морэн подошла и села рядом с нами, чтобы получить некоторые разъяснения о гороскопе своей дочери. Потом, обращаясь к племяннице, она сказала:

– Завтра во всем Гренобле будут говорить, что это была твоя помолвка.

– А также о моем прекрасном платье, кружевах и бриллиантах.

– Нет, только лишь о вашей красоте, вашем уме и благонравии, – произнес я с чувством. – Сии качества составят счастие того, кому вы достанетесь.

Последовало молчание, так как все полагали, что я говорю о самом себе, хотя у меня и в мыслях не было ничего подобного. Если бы я знал, с какой стороны подойти, то предложил бы ей пятьсот луидоров. Но мне казалось затруднительным оговаривать условия контракта, а отдавать такие деньги за какую-нибудь безделку было просто смешно.

К восьми часам собрались все гости, и я имел удовольствие видеть у себя самых красивых женщин Гренобля, а также кавалеров из лучших домов. Единственно, что мне не понравилось, – это обилие сыпавшихся на меня комплиментов, коими столь расточительна провинция.

Я открыл бал с дамой, на которую указал мне Вальанглар, после чего протанцевал с каждой из присутствующих. Но все контрдансы[160] я сохранял для прекрасной Роман, затмевавшей остальных простотой своего туалета.

Почувствовав себя изрядно разгоряченным, я поднялся наверх, чтобы облачиться в более легкий костюм. Когда я надевал его, вошла прелестная кузина с вопросом, не нужно ли мне чего-нибудь.

– Мне нужны вы, милое дитя, – отвечал я, заключая ее в объятия.

– Боже мой, что вы делаете! Отпустите меня, сюда могут прийти. Задуйте же свечу!

Я потушил свет, запер дверь и, все еще переполненный прекрасной Роман, перенес зажженный ею огонь на прелестную кузину. Впрочем, должен признаться, племянница консьержа не нуждалась ни в чьем содействии для воспламенения желаний. Я не обнаружил в ней никаких изъянов, и, возможно, она была даже лучше неопытной Роман. Удовлетворившись ранее меня, она просила пощадить ее и, несмотря на мое желание начать все сызнова, убежала.

Я возвратился в бальную залу и танцевал до тех пор, пока король консьержей не объявил, что ужин подан.

На столе теснилось множество закусок, приготовленных из всего лучшего, что дарует сезон и местный климат. Но самый бурный восторг, особенно среди дам, вызвало великое число восковых свечей, с искусством расставленных по всей зале.

Изрядно повеселившись за едой и вином, мы встали из-за стола, чтобы продолжать бал.

Я заметил, что мадам Морэн вместе с племянницей и Вальангларом вышли в сад, и присоединился к ним. Мы прогуливались при лунном свете, и я увлек мою прекрасную Роман в дальнюю аллею. Но все мои самые обольстительные слова были напрасны. Я сжимал ее в своих объятиях и покрывал страстными поцелуями, из коих она не возвратила мне ни одного. Ее прелестные руки, оказавшиеся сильнее моих, воздвигали непреодолимые препятствия всем моим дерзким нападениям.

Однако же, сделав последнее усилие и воспользовавшись внезапностью, я достиг самого святилища в положении, делавшем бесполезным любое сопротивление. И здесь она охладила меня такими словами, произнесенными ангельским голосом, к которым ни один деликатный человек не мог бы остаться бесчувственным: «Ах, сударь! Будьте моим другом, не губите меня!» Я встал на колено и, взяв ее руку, просил прощения и поклялся не возобновлять более своих попыток. Я просил лишь единственный поцелуй в знак примирения. Он оказался первым и последним, коим удостоила меня сия чистая душа. Мы возвратились к ее тетке, а потом в залу. Я чувствовал, что, несмотря на все старания успокоиться, не смогу побороть возбуждения.

Я сел в углу залы и попросил оказавшуюся рядом Розу принести мне лимонада. Сделав это, она стала мягко упрекать меня, что я ни разу не танцевал ни с ней, ни с сестрой, ни с кузиной.

– Что теперь подумают о нас в