Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

– Ну, что с тобой?

– Ничего, сударь. Просто я приятно провожу время, поскольку вчера у меня возникло желание заболеть.

– С чего это?

– А после того, как я увидел здешних граций, которые куда лучше вашей прекрасной экономки, не позволившей мне поцеловать ее. Однако что-то не торопятся с моим бульоном, придется рассердиться.

– Господин Дюк, вы наглец.

– Сударь, может быть, вам хочется, чтобы я выздоровел?

– Мне хочется покончить с этой комедией, она уже надоела.

Тут открылась дверь, и вошла кузина с бульоном. Я нашел ее восхитительной.

– Я желаю обедать в постели, – сказал испанец.

– Вам будет подано, – ответила девица и вышла.

– Эта девчонка изображает из себя принцессу, – заметил Дюк. – Но меня не обманешь. Не правда ли, сударь, вам она тоже кажется прехорошенькой?

– Мне кажется, что ты совсем обнаглел, и я недоволен твоим обезьянством. Вставай, и будешь прислуживать за столом. В этой комнате ты не останешься, консьерж даст тебе другую.

Выходя, я встретил прекрасную кузину и сказал ей, что завидую тому вниманию, которого удостоился мой слуга, и поэтому прошу ее не затруднять себя более.

– О боже мой, я буду только довольна.

Перед обедом приехал барон и рассказал, что явился прямо от той дамы, которой представлял меня. Она была женой адвоката Морэна и теткой заинтересовавшей меня девицы. «Я сказал о том впечатлении, которое произвела на вас племянница. Она обещала позвать ее и держать при себе весь день».

Отдав должное обеду, не только не уступавшему вчерашнему ужину, но по разнообразию блюд способному возбудить аппетит мертвеца, мы поехали к мадам Морэн, которая приняла нас с непринужденностью парижанки. Она представила мне своих семерых детей. Старшей дочери, не отличавшейся ни красотой, ни безобразием, было двенадцать, хотя выглядела она как четырнадцатилетняя. Я сказал об этом, и мать, дабы убедить меня в истинности своих слов, принесла свидетельство, где был записан год, месяц, число и даже час ее рождения. Подивившись сей пунктуальности, я спросил, имеют ли они гороскоп.

– Нет, еще никто не оказывал нам сей любезности.

– Время пока не упущено, и Бог, по всей вероятности, предназначил столь приятное дело для меня.

В эту минуту вошел муж мадам Морэн, и она представила его. Обменявшись любезностями, мы возвратились к гороскопу. Адвокат вполне резонно заметил, что астрология если наука и не вполне ложная, то по меньшей мере весьма сомнительная; что, имея слабость заниматься ею некоторое время, он в конце концов понял бессилие человека прочесть будущее и обратился к непреложным истинам астрономии. Я увидел, что передо мной разумный и просвещенный человек, и нимало не сожалел об этом. Однако же Вальанглар, веривший в астрологию, принялся возражать ему. Пока они спорили, я украдкой списал время рождения девицы Морэн, однако же отец понял, в чем дело, и, покачав головой, только улыбнулся. Я не смутился сим обстоятельством и продолжал писать, твердо решившись в ближайшие пять минут сделаться астрологом.

Наконец появилась и очаровательная племянница. Тетушка представила мне ее как мадемуазель Роман-Купье, дочь своей сестры, и, повернувшись к самой девице, сказала о моем пламенном желании познакомиться с ней после встречи в концерте.

Сия юная и прелестная особа достигла уже семнадцати лет. Ее сверкающую белизной кожу оттеняли роскошные черные волосы. Черты лица отличались идеальной правильностью, брови выгибались крутой дугой, а жемчужный ряд зубов проглядывал из-за алых уст, на которых играла улыбка, полная грации и целомудрия.

Посвятив беседе всего несколько минут, г-н Морэн уехал по делам, мне же предложили квадриль[158], а когда я проиграл луидор, это было сочтено величайшим несчастьем. Я нашел в мадемуазель Роман рассудительность, благонравие без малейшего притворства, приятность обращения и, превыше всего, отсутствие каких-либо претензий. Она отличалась веселостью, ровным настроением и той естественной деликатностью, которая отказывается принимать слишком лестный комплимент или остроту, так как иначе пришлось бы показать себя более просвещенной, чем ей хотелось бы. Одетая с безупречной аккуратностью, она не имела на себе ничего лишнего, что могло бы служить признаком достатка, – ни серег, ни колец, ни часов. Можно было по справедливости сказать, что ее украшает лишь собственная красота, и единственное исключение составляла черная лента вокруг шеи с золотым крестиком. Грудь изящной формы ни в чем не нарушала соразмерности пропорций. Мода и воспитание приучили ее показывать наполовину сие сокровище с той же непосредственностью, что и пухленькую белую ручку или ланиты, на которых алость розы сочеталась с белизной лилии. Изучая ее манеры, дабы узнать, можно ли питать хоть малейшую надежду, я совершенно потерялся и не был в состоянии сделать какое-либо заключение. Ни одно слово и ни одно движение не могло зародить во мне даже тень ожидания. Впрочем, она не дала никакого повода и для отчаяния.

Ее манеры были столь же естественны, сколь и сдержанны, и это ставило в тупик мою проницательность. Однако же небольшая вольность, которую я позволил себе за ужином, дала мне проблеск надежды. У нее упала салфетка, я поспешил поднять оную и положить ей на колени. При этом я нежно сжал ее ногу и не приметил на лице даже малейшего знака неодобрения. Довольный сим предзнаменованием, я пригласил назавтра все общество обедать и ужинать у меня, предупредив мадам Морэн, что не буду выезжать целый день, а посему она сделает мне удовольствие, воспользовавшись моим экипажем.

Я проводил Вальанглара и возвратился к себе, строя воздушные замки касательно мадемуазель Роман.

Своему консьержу-повару я сообщил, что за обедом и ужином нас будет шесть персон, и затем отправился спать.

Раздевая меня, Дюк изрек:

– Сударь, вы хотите наказать меня, но я больше всего недоволен тем, что из-за этого вы лишаете себя услуг этих очаровательных девиц.

– Ты нахал.

– Но зато я служу вам от чистого сердца и беспокоюсь о ваших удовольствиях как о своих собственных.

– Ты просто наловчился выгораживать себя. Уж очень я тебя избаловал.

– Так мне причесывать вас завтра?

– Нет, и можешь ходить в город каждый день, но возвращайся к обеду.

– А малютку я все-таки приберу к рукам.

– И попадешь в сумасшедший дом.

Дерзость, хитрость, разврат и дурное поведение – все прощал я сему испанцу ради его преданности, послушания и умения держать язык за зубами.

Наутро вошедшая с шоколадом Роза, смеясь, рассказала, что мой слуга послал за наемной каретой, оделся важным господином и со шпагой на боку отправился, по его выражению, с визитами.

Под каким-то предлогом вошла Манон, и я понял, что обе красавицы сговорились не оставаться