Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

— Люди, — сказала она, — часто благодарят меня, молятся на меня… А теперь я несчастная, больная… Я не переживу, лучше смерть…

В это время из-за драпировки просунулось обеспокоенное лицо Хачатура, который со вздохом сказал:

— Ой, мамаша!

— Хачатур, выйди, — сказала Ольга Петровна.

Я не перебивал излияний Ольги Петровны и внимательно слушал эту своеобразную владычицу умов любителей «погадать». Баба неглупая, как говорят, «посередь господ выгавкалась», и несомненно, что гадание, лечение и открывание колодцев она совершает не только из корысти, с целью обмануть, нажиться, а имеет какие-то духовные свойства и влечения, и кое-что из всего делаемого ею находит себе подтверждение в научных исследованиях о «провидцах» и о «гадалках». Когда она рассказывала об открытии колодцев, то закончила так:

— Да, иду с молитвой, в руках моих палочка, с которой ходили моя бабка и моя мать. И начинает в руке моей палочка дрожать в каком-нибудь месте. Я прислушиваюсь и получаю Господнее благословение. Здесь! Тогда останавливаюсь, а палочка дрожит в руке. И на этом месте люди находят нужную им воду. Так и в гадании. Говорю то, на что Господь Бог меня благословляет и наставляет. А если гадающие или лечащиеся у меня обманывают меня, скрывают от меня правду, то они себя обманывают, и я не повинна за последствия. Тысячелетия народ лечился у знахарей народными средствами. Медицина основалась на народных средствах. Богом избранные люди знали, как и чем лечить болезнь. И по сей час есть «заговаривающие кровь», и в моем роду лечение страданий людских я по наследству получила от бабки и матери моей, — закончила Целинова.

Все это Ольга Петровна, видимо, тысячи раз говорила в течение своей практики, и речь ее лилась без запинки, вдохновенно, с интонацией. Говорила много и долго.

— А вижу, — закончила она, — что вы не верите в то, что я говорю.

Ответил, что сказанное ею для меня ново, что я об этом не думал, почему выводов не делаю, и не все ли ей равно, верю ли ей или не верю. Помолчали, и я предложил ей сказать, для чего она пригласила меня.

— Хачатур, — позвала она, и фигура его вылезла из-за драпировки. — Скажи Николаю Ивановичу принести бумаги — он знает.

Вошел Николай Иванович, грузный мужчина средних лет, лицо полное, безбородое, одутловато-белое, какое-то заспанное. Весь он точно обложен ватой. Движения ленивые. Молча подал сложенный лист бумаги, который Ольга Петровна передала мне. К немалому моему удивлению, это была жалоба мировому. Приглашение к «тяжкобольной» и рассказ о деятельности славного рода «гадалок», закончившиеся чьей-то жалобой мировому, задели меня, и я, не читая бумаги, спросил Ольгу Петровну:

— Не понимаю, собственно, для чего вы меня пригласили, сказавшись серьезно больной? Вы могли передать бумагу вашему сыну, и мне не нужно было ехать сюда, чтобы ее прочесть.

Ольга Петровна всполошилась:

— Поверьте, что я больна. От большого волнения у меня отнялась правая нога, не могу ходить. Мой сын не знает, в чем мое горе, и я не хочу, чтобы он знал об этом. Прошу вас, прочтите и защитите меня, потому что я не виновата ни в чем.

Прочел. Жалоба подана азовской мещанкой Анной Гуньковой, живущей в Азове, на гадалку и лекарку Ольгу Целинову. Содержание жалобы таково: «Муж мой, — пишет Гунькова, — получил расстройство в мозгах и ослабление в мыслях».

Это кудреватое вступление — несомненно, творчество азовского подпольного адвоката Соломона Барштака, жившего в Азове в собственном домишке, находившемся против камеры судьи. На домике красовалась вывеска: «С. Барштак. Писатель прошений с 8 часов утра до 8 часов вечера по всем делам». О Барштаке рассказывали много курьезных историй. Говорили, что когда приходила к нему клиентка для написания прошения, то он вынимал из ящика простое перо, а из особого футляра нарядную ручку с золоченым пером.

— Каким писать тебе? — вопрошал Барштак.

Баба в недоумении. Барштак поясняет:

— Напишу простым пером — обидчику твоему штраф будет, а если золотым пером, то получит он арест. За первое прошение уплатишь 20 копеек, а за золотое 35 копеек.

— Пиши, батюшка, золотым, пущай посидит, — решает клиентка.

Обвиняет Гунькова Целинову в мошенничестве, заключавшемся в следующем. Заболевшего мужа она поместила для излечения в частную психиатрическую лечебницу врача Покровского в Ростове. Спустя три с половиной месяца врач объявил, что болезнь Гунькова неизлечима и держать его в лечебнице больше нельзя. Советовал взять мужа домой, нанять для ухода за больным сестру милосердия или, еще лучше, опытного больничного служителя, так как временами больной может впасть в раздражение и стать опасным. А если средства не позволяют учредить уход дома, то отправить больного в дом умалишенных. Взяла Гунькова больного мужа домой, устроила ему хороший уход, был муж тих и кое-что понимал. Прослышала Гунькова, что в Ростове с купцом Васильковым «произошел такой же случай» и что его вылечила бабка-знахарка. Поехала Гунькова в Ростов, разыскала семью Василькова, где узнала, что, действительно, сам Васильков «получил расстройство в мозгах», что его лечила Целинова и что теперь, хоть он несовершенный во всех способностях, но ходит в лавку, где смотрит, что делается, ходит в церковь, стал тихий. Гунькова лично видела Василькова, который подал ей руку, пил чай, улыбался и сам ушел из столовой. Гунькова решила искать помощи у Целиновой, была у нее и рассказала о болезни мужа. Целинова объяснила, что надо осмотреть больного и чтобы его привезли к ней. Привезла Гунькова больного в Нахичевань к Целиновой, которая «смотрела мужу долго в глаза, хотела взять его за руку, но он не дал, смотрела, как он ходит, и объявила: “Лечить можно. Обещать, что будет совсем здоров, не могу, а будет как Васильков, которого вы видели, а может, и получше”».

Определила Целинова за лечение 250 рублей, а ежели больной поправится вполне, то еще 500 рублей. Гунькова согласилась. Целинова велела привезти больного в день новолуния вечером в ее квартиру. Гунькова все требуемое выполнила и привезла больного к Целиновой. Больной, увидев Целинову, взволновался, но, посидев в другой комнате, успокоился. Затем жалобщица с мужем должна была поехать за экипажем Целиновой, в котором поехали кроме Целиновой старенький священник и еще человек, оказавшийся служащим Целиновой, Николаем Полтавцевым. Выехали из города и остановились у ограды кладбища. Все вышли и отошли подальше от экипажей. Кладбище оказалось старым, на котором уже не хоронят. В том месте, где остановились, ограды не было — развалилась, и видны были могилы и кресты. Целинова взяла мужа за руку, он слабо сопротивлялся. Поставила его лицом к новому месяцу и сказала священнику:

— Помолитесь, батюшка.

А Николаю сказала:

— Приготовь.

Николай вынул из