Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

кармана своего сюртука беленького голубя, которому ловко оторвал головку и подал ее Целиновой, а сам взял больного за обе руки. Священник громче читал какую-то молитву, а Целинова подошла к мужу и окровавленной головкой голубя помазала больному лоб «знаком креста» и хотела сделать знак на правой руке. В это время больной сильным ударом ноги опрокинул державшего его Николая, оттолкнул Целинову и со страшным нечеловеческим криком побежал по степи по направлению к Ростову. Жалобщица погналась за больным на извозчике, но нагнать не могла. Въехали в Ростов со стороны Большого проспекта, спрашивали встречавшихся, не видели ли бежавшего человека. Стоявший на углу Пушкинской улицы извозчик видел бежавшего человека с окровавленным лицом по улице, но куда убежал, нельзя знать. Заявила жалобщица в полицейский участок. Промучившись ночь, Гунькова решила ехать в Азов, чтобы оттуда отправить служащих у нее на поиски. Приехав на пристань, она, к удивлению своему, нашла мужа связанным и около него знакомого азовца. Оказалось, что больной вечером пробрался во двор пристани и залез меж лежавших бочек, а когда утром его заметили грузчики и велели ему выйти, то он сильно кричал, схватил дрючок[362], пытался ударить. Его обезоружили, связали и дали знать в участок. В это время стали собираться пассажиры на Азов, и один из них узнал Гунькова.

С трудом доставили взбесившегося Гунькова домой. Болезнь сильно осложнилась. Вместо тихо помешанного Гуньков стал буйным, и его пришлось отправить в Новочеркасское богоугодное заведение, где Гунькова признали безнадежно буйным больным. Считая, что Целинова «обмошенничала» ее при содействии попа (оказавшегося за штатом из-за пьянства) и Николая Полтавцева, просит признать их виновными. Указаны свидетели.

Я объяснил Целиновой, что не могу принять защиту, так как считаю невозможным выступить по такого рода делу. Мошенничества нет, по моему мнению, но тайное врачевание при изложенных условиях накладывает на дело нехороший отпечаток[363] и в ее интересах лучше, если нахичеванский адвокат, которого судья знает, будет защищать. Я также обратил ее внимание, что мой отказ отнюдь не зависит, как она может подумать, от суммы гонорара. Посоветовал ей пригласить адвоката Чалхушьяна. Целинова, видимо, огорчилась и обиделась, но спросила не без ехидства:

— А почему вы думаете, что господин Чалхушьян согласится меня защищать?

Откланялся. Хачатур хотел меня отвезти, но я уговорил его остаться и воспользовался его экипажем.

Одним из моих видных клиентов был Андрей Лукич Мордовцев, глава фирмы «Братья Мордовцевы». Нас связывали двадцатилетние добрые отношения. Крупный негоциант, строгий старик, нелюдимый, мало уважавший местных коммерсантов, Мордовцев жил замкнуто. Детей не было. Племянников воспитывал в Англии. Брат Мордовцева, известный писатель Мордовцев, к делам фирмы не имел касательства, но братья были дружны, и писатель ежегодно гостил у Андрея Лукича. Участники в фирме, Николай и Иван Мордовцевы, умерли. Мордовцев состоял по избранию председателем Сиротского суда[364], где я с ним познакомился, будучи молодым начинающим адвокатом. Андрей Лукич, после нескольких встреч с ним, пригласил меня побывать у него в конторе. Я стал его поверенным. Мне пришлось принять участие в выделе одного строптивого племянника, улаживать дела другого племянника, выдавшего безденежных векселей на большую сумму сожительнице и ее родне. Эти дела дали мне сравнительно большое вознаграждение. Андрей Лукич был ко мне внимателен. По его настоянию я приобрел участок земли для дома. Он дал мне 10 000 рублей для постройки дома, сказав:

— Уплатите этот долг ведением моих дел.

Словом, я был связан с Андреем Лукичом не только деловыми, выгодными мне отношениями, но и дружбой, насколько таковая могла быть между стариком-коммерсантом и молодым юристом. С годами Мордовцев ушел от деловой жизни, передав дела племяннику, Луке Николаевичу Мордовцеву, и, как говаривал, «ликвидируюсь». Мне приходилось часто бывать у него на дому по делам. Племянник называл этот дом «мертвым». На звонок спустя продолжительное время открывалась тяжелая входная дверь. Прислуга со свечой в руке освещала лестницу. Громадный зал почти без мебели был обставлен редкими пальмами — воздух в зале был парниковый. Раза два в год в этом зале принимали священников, приходивших с поздравлениями, — жена Мордовцева была богомольна. Андрей Лукич недолюбливал попов и «разные их церемониалы». Большой, плохо освещенный кабинет, неуютно обставленный, наводил тоску. Кроме меня и старика Арефьева, служившего лет шестьдесят пять у Мордовцевых, посторонние в этот кабинет не входили. Андрей Лукич много читал, а постоянные процессы по искам племянников, процессы, тянувшиеся долгие годы, отнимали у Андрея Лукича много времени, так как он любил копаться медленно в бумагах, имел «свои копии» и желал все знать, что происходит по делу.

— Не для того, — говорил Андрей Лукич, — мы, братья, смолоду на парусниках возили в былые годы зерно в Англию, рисковали жизнью, добывали золото, чтобы выросшие недостойные члены семьи Мордовцевых прогуливали его. Мы обеспечили себя от этого.

Был иск одного из племянников о требовании отчета, оцененный в громадную сумму (благо дело велось «по праву бедности[365]»). Старика этот иск расстроил. Помню, когда Андрей Лукич привел меня в нежилую комнату, вроде стальной, несгораемой: каменный пол, железная дверь… Архив торгового дома. На одном из сундуков была надпись «Иван Мордовцев». Племянники думали, что в сундуках хранятся громадные ценности. Так ли это, не знаю, но этот сундук был полон бумаг. Внешне как будто был порядок. Папки, конверты, книги — всюду надписи.

— Вот, — сказал Андрей Лукич, — здесь найдете все доказательства, совершенно освобождающие меня отвечать. Как видите, бумаги в порядке.

— А имеется ли опись содержания папок, конвертов и прочего в каком-либо установленном порядке? — спросил я.

— Нет, — ответил Андрей Лукич.

— Значит, придется пересмотреть весь сундук бумаг. Как видите, это не «порядок», — заметил я.

— Да, — задумчиво сказал Андрей Лукич. — Вы правы. Надо будет этим непременно заняться.

Попутно надо сказать, что племянники-истцы всегда получали большие суммы на свое содержание, но некоторым мерещились миллионы их отцов, которые Андрей Лукич скупо прячет от них.

Была еще одна преинтересная комната в доме — «лечебница и санаторий для птиц». Супруги Мордовцевы широко помогали болящей птице. Инстинкт птиц, в силу которого они пролетают тысячи верст из России и других мест в теплые края на зиму и возвращаются весной обратно, отыскивая свои старые гнезда и насиженные места, бесконечно интересен… Поэтому нельзя удивляться, что птицы узнали место, где их могут лечить, прокормить и не причинить вреда. Окно раскрывалось, и пациенты влетали. Я видел голубей с перебитым крылом или ножкой. Пораненные места были перевязаны. Были птицы, потерявшие оперение. Им втирали мазь. Выздоравливающие улетали. Известно, что голуби заманивают в свою голубятню чужих голубей. Несомненно, что птицы, побывавшие у Мордовцевых, указывали больным, куда лететь, иначе нельзя объяснить