Грандиозные авантюры. Николай Резанов и мечта о Русской Америке - Оуэн Мэтьюз

о судьбе его невесты. Кончита находится на том же балу, но Симпсону это неведомо. «Жива ли она?» – звучит вопрос, и над залом нависает тишина. Все глаза поворачиваются в сторону красивой женщины в черном монашеском одеянии. «Так жива ли она?» – повторят сэр Симпсон. И Кончита тихо произносит: «Нет, синьор, она тоже умерла!»

История эпической любви привлекла внимание Гертруды Атертон (Gertrude Atherton) – известной калифорнийской писательницы. Атертон родилась в Сан-Франциско в 1857 году и за свою долгую жизнь (она умерла в 1948-м) написала более шестидесяти романов, сюжеты которых основывались на исторических событиях. Ее очень привлекал период испанского колониального владычества, а также колоритные романтические истории, которые происходили в то время. Одной из ее самых известных книг была книга под названием «До прихода гринго» (Before the Gringo Came), которая позже вышла под названием «Блестящие вальяжные сороковые: Истории старой Калифорнии» (The Splendid Idle Forties: Stories of Old California). С фотографий, сделанных в расцвете славы писательницы, на нас смотрит затянутая в корсет женщина с высокой прической, огромным бюстом и мечтательным взором.

Атертон ездила в Англию, где встречалась с Оскаром Уайльдом, который ей очень не понравился. Она писала, что он символизирует «декадентство и потерю мужественности», а в целом является типичным представителем «упадка цивилизации». Зато Резанова она боготворила. В вышедшем в 1906 году романе «Резанов» Атертон пишет, что русский «был самым лучшим примером мужчины, который когда-либо появлялся в Калифорнии… Человек породистый, величественный и образованный, мужчина, повидавший мир и непреклонный лидер, ведущий за собой людей». Кончиту миссис Атертон довольно предсказуемо изображает как невинную испанскую красотку. «Ее щеки были розовые, как кастильские розы, что росли около кухонной двери под небом, в котором пели ласточки. В ее темных глазах блестели огоньки, похожие на солнечные зайчики, играющие на утренней росе на нежных лепестках розы». По версии писательницы, которая, видимо, не хотела шокировать читателей, Кончите на момент знакомства с Резановым было не пятнадцать лет и два месяца, а полные шестнадцать лет.

Если дать роману краткую оценку, то можно с уверенностью сказать, что он был фантастически плохим. Составить представление о произведении миссис Атертон можно уже по первому, совершенно неотразимому абзацу, который мало отличается по тону и стилистике от всего остального: «В солнечное апрельское утро 1806 года маленький корабль, который уже три раза чудом избегал гибели, величественно проплыл мимо мыса и вошел в залив Сан-Франциско. Резанов тут же забыл все выпавшие на его долю за последние три года унижения, физические и психические страдания и опасности. Он забыл страшные месяцы, проведенные в бухте Нагасаки, где русский медведь поджимал хвост (!) при взгляде на него косых азиатских глаз. Забыл он и письмо, отправленное с Камчатки, в котором признавался в своем поражении. Забыл он даже то, что ему пришлось остаться представителем Его Императорского Величества в этих диких северо-восточных землях, так как он был руководителем компании, созданной его гением. Год одиночества, страданий и опасностей, стенания больных на палубе «Юноны» – все это исчезло. Резанов услышал, как в его душе вновь зазвенели переливами колокольчики юности».

Наиболее интересные и серьезные литературные трактовки образа Резанова создали, как можно было бы предположить, в России. Сделал это Андрей Вознесенский – поэт и протеже Пастернака, удивлявший читающую публику своей смелостью во времена хрущевской оттепели и после нее32. В 1970 году33 он написал поэму, сюжет которой основывался на истории Резанова. Название было странным: «Авось».

В своем одновременно сентиментальном и постмодернистском произведении Вознесенский соединил цитаты из писем Резанова и Баранова с метафизическими размышлениями о вечной любви.

Когда ж, наконец, откинем копыта

и превратимся в звезду, в навоз, —

про нас напишет стишки пиита

с фамилией, начинающейся на «Авось».

Резанов Вознесенского страстно занимается любовью с Кончитой со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, автор художественного произведения может позволить себе любые вольности, и в целом «Авось» – очень трогательная поэма, культурный памятник времен позднего социализма, написанный для людей, которые не могли покинуть свою родину, чтобы путешествовать так же свободно, как это делал их соотечественник Резанов.

Прости, мы рано родились,

желая невозможного,

но лучшие из нас срывались с полпути,

мы – дети полдорог,

нам имя – полдорожье34.

Эти слова перед смертью произносит русский аристократ из XIX века, но в них чувствуется боль советских диссидентов по поводу того, что они родились слишком рано, чтобы увидеть на родине какие-либо изменения.

В 1978 году, вдохновленные рок-оперой «Иисус Христос – суперзвезда», композитор Алексей Рыбников, взяв за основу поэму «Авось» Вознесенского, написали рок-оперу под названием «Юнона и Авось»[81]. Это было крайне смелое для того времени произведение, потому что оно прославляло дворян-аристократов, горевших идеей расширить границы империи. Хореографом постановки выступил бестящий танцовщик, позднее художественный руководитель балетной труппы и директор Большого театра Владимир Васильев35.

Премьера рок-оперы состоялась в июне 1981 года. Московская театральная публика до этого еще не видела и не слышала ничего подобного: микс западной рок-музыки и православной литургии, царский штандарт над сценой и хипповский посыл вселенской любви и гармонии. И, наконец, ликующее «Аллилуйя!».

В тексте есть такие строки:

Жители двадцатого столетья!

Ваш к концу идет двадцатый век,

Неужели вечно не ответит

На вопрос согласья человек?!

Обратите внимание, что в то время слово «согласие» звучало довольно часто, потому что именно к согласию призывали СССР западные руководители в период разрядки и перестройки. «Российская империя – тюрьма», – поет Резанов и продолжает:

Чужда чужбина нам и скучен дом,

Расформированное поколенье,

Мы в одиночку к истине бредем.

Очень сложно описать, насколько в 1986 году меня удивила эта рок-опера. Она была так сильно не похожа на словно увязшую в прошлом Москву, где мужчины носили потертые костюмы, да и женщины одевались очень скромно. Казалось, что «Юнона и Авось» была из другого временного измерения.

На самом деле мне не понравилась эта постановка, потому что я тогда любил читать книги, носил очки, а то, что происходило на сцене, было для меня слишком громким и шокирующим. Однако бесспорно, что спектакль был радикальный и очень современный.

Я говорю о себе, но всем остальным зрителям постановка очень понравилась. Советская аудитория всегда вела себя более эмоционально, чем западная, но такого я вообще не ожидал. Зал устроил пятнадцатиминутную овацию, и многие принесли