Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

когда он приедет в отпуск и наступит счастливый день, она позволит радости пройти и через желудки его близких. [Аплодисменты.] <…> Отныне дела пойдут в гору, потому что у нас есть новые территории, у нас есть плодородная почва. <…> И я надеюсь, что в следующем году для нашего народа последует еще более весомый рост снабжения продуктами и вы получите значительно больше продуктов. И все это благодаря нашим немецким солдатам! [Аплодисменты]».[1033]

Ганс-Ульрих Велер называет оценку таких источников «твердолобым материализмом» и упрекает «Народное государство» в пренебрежении «радикальным антисемитизмом». Но антисемитизм как таковой не является темой этой книги. В ней рассматривается проблема того, почему немцы вновь и вновь продолжали следовать в фарватере нацистской политики, хотя подавляющее большинство из них не были активными антисемитами. Это же, впрочем, также обнаруживает Велер в своей «Истории общества Германии» наряду с Яном Кершоу и его «Мифом о Гитлере». Отсутствие ярко выраженного массового антисемитизма в подборке писем полевой почты Штутгартской библиотеки современной истории или в архиве дневников Вальтера Кемповски также легко проверить[1034].

Если подчеркивать активный антисемитизм меньше, чем пассивный, картина меняется. Я называю пассивным антисемитизмом незаметную пропитку общества в разрезе безразличия к судьбе евреев, широко распространенного тогда в немецком обществе. Он предполагал наличие многовековой дистанции между евреями и христианами, но не личную ненависть к евреям, которая якобы была исключительно немецкой.

Итак, если интегративная сила национал-социализма не создавалась преимущественно на радикализированной антисемитской идеологии, то на каких же (хотя бы вторичных) факторах она тогда основывалась? Любой заинтересованный в ответе на данный вопрос должен обратиться к политическим императивам в анализе национал-социалистической еврейской политики, которые Велер игнорирует на тех 300 страницах своей «Истории общества», которая посвящена эпохе национал-социализма. Вопреки всем социально-историческим возможностям познания, которые в иных случаях он с успехом использовал, а в случае национал-социализма отложил в сторону, он объявляет «харизматичное правление» Гитлера важнейшим интеграционным фактором. Возможно, это сохранилось в памяти бывшего члена гитлерюгенда Велера, так как его анализ имеет мало общего с реальностью.

Как почти все историки холокоста до сих пор, он ничего не желает знать о том, что дополнительные доходы государства от ариизации в 1938/39 бюджетном году составили почти 10 % от текущих доходов рейха. Поскольку, следуя моде, он предпочитает настаивать на безусловно заслуживающих критики преимуществах ариизации для Deutsche Bank, он не замечает, насколько немецкий финансовый рынок в 1938 году упорно не желал вбирать в себя постоянно растущий поток государственных военных облигаций. Именно по этой причине значительная часть собственности, которую немецкие евреи должны были зарегистрировать в налоговых органах летом 1938 года, начиная с 1939 года была принудительно конвертирована в военные облигации[1035].

Ничего этого (даже если об этом заявляют некоторые критики) нет ни у Авраама Баркая, ни у Франка Байора. Поэтому нет необходимости цитировать их работы, равно как и краткий раздел Карла-Христиана Фюрера о налоге на доходы домовладельцев, бесполезный для заданных в «Народном государстве» вопросов и, на мой взгляд, неудовлетворительный. То же относится к нескольким предложениям, которые Марк Спёрер посвящает налогу на прибыль, или к балансовым отчетам военной экономики Ричарда Дж. Овери, которые я считаю неточными[1036]. «Догматические», связанные с негативным цитированием сноски мне кажутся пустой тратой сил. Только за редким исключением действительно необходимы примечания, начинающиеся с таких формулировок, как «N. упускает из виду, ошибается, излагает крайне упрощенно…». Вместо этого я все чаще называю только тех авторов, к которым отношусь позитивно. Сюда относится, например, ученый из Нидерландов Я. Й. ван дер Леу, который раньше, чем я, начал думать в том же направлении.

Байору следовало бы прочитать его, вместо того чтобы утверждать в своей критике, что ариизация «обозначает в современном понимании историками передачу собственности от “евреев” к “арийцам”». Это в корне неверно, поскольку Геринг неоднократно определял акт экспроприации в 1938 году следующим образом: «Еврей исключается из экономики и уступает свои активы государству». Если сегодняшние историки (не в последнюю очередь под влиянием Байора и Велера) используют этот термин вне привязки к той эпохе и сводят его к прямым выгодам частных лиц, им следует переосмыслить это с учетом выводов «Народного государства».

Ариизация собственности и домашнего имущества европейских евреев принадлежит к многовековой цепи «имущественных революций» подобного рода. Присмотревшись, можно увидеть внутреннее родство таких терминов, как «ариизация», «полонизация», «мадьяризация», «общая национализация» (или даже «социализация собственности»). Легкомысленно приписывать экспроприацию имущества евреев (будь то в Германии, а затем и во многих других европейских странах) только антисемитской предрасположенности причастных к ней лиц. Пищу для размышлений должна предоставить историческая параллель, датированная 15 августа 1968 года, в «Годовщинах» Уве Йонсона с нетипичными для ГДР событиями: «Теперь мне оставалось только смотреть, как в Гнизе продавали с торгов мебель из спальни Элизы Бок. Мебель стала народной собственностью с тех пор, как Элиза перебралась в Западный Берлин. Люди столпились в узком грязном дворе перед ее открытыми окнами. В них появился мужчина в поношенном костюме со значком СЕПГ на лацкане, демонстрируя собравшимся картины, кресло и лампы. Участники торгов во главе с Альфредом Фретвурстом выкрикивали резкие юмористические замечания, словно подростки или подвыпившие. Я собрался уходить»[1037].

Здесь осуществлялись акты экспроприации собственности, не вписывающиеся в кодекс антисемитизма и все же до мелочей напоминающие приподнятое настроение народа рейха во время ариизации. Говоря в общем, какая-то часть общества берет на себя право национализации чужой собственности, обосновывая свои действия тем, что эта однородная, многочисленная и до сих пор мало привилегированная часть «народа» и есть сам «народ». В этом проявляется существующий нарратив жестоких событий прошлого столетия. Но Ангелика Эббингхауз закрывает глаза на историю, считая, что социально-революционный переворот в отношениях собственности в прошлом не всегда сопровождался «всеми мыслимыми разновидностями конфискации и сопровождающей ее коррупции».

Что касается Байора, то он уже мог видеть в книге Кристиана Герлаха (написанной в соавторстве со мной) «Последняя глава. Реальная политика, идеология и убийство венгерских евреев 1944/1945 годов» (2002), насколько тесно понятие ариизации было связано с обобществлением награбленного имущества. Между прочим, в этой книге также описывается, как «мадьяризация» еврейской собственности затем плавно перешла в «мадьяризацию» имущества немецких венгров. Указывая, что «Народное государство» не упоминает «десятки тысяч ликвидаций еврейских компаний» и связанное с этим снижение «конкурентного давления на “арийский” средний класс предпринимателей», Байор прав. Однако основные идеи по этому поводу были прекрасно сформулированы в книге «Теоретики истребления», написанной Сюзанной Хайм и мной еще задолго до того, как Байор написал об этом хотя бы одно предложение.

В «Народном государстве» показывается, в