Народное государство Гитлера: грабеж, расовая война и национал-социализм - Гётц Али

какой степени собственность европейских евреев была национализирована в пользу большинства немецкого населения. Велер отмахивается от очевидных массовых убийств с целью ограбления, считая их «вторичными последствиями», «жуткими историями» и отвергая эмпирически плодотворные исследования как «гиперреализм» и «анахроничный вульгарный материализм» для сохранения своей упрощенно-одномерной парадигмы «харизмы фюрера». Вильдт уклоняется от прогресса в познании, поочередно вынося книге вердикты «негативистская» и «слишком материалистическая».

К слову, Велер поясняет в своей критике, что я обнаружил вещи, на которые «до сих пор не отваживался и с которыми никогда не справлялся ни один историк»; что же касается источников, то я обладаю по отношению к ним «прикосновением Мидаса»[1038]. Но почему же до сих пор так мало людей «отважились» заняться исследованием системного ограбления Европы и материальными аспектами преследования евреев? Именно потому, что такие влиятельные люди, как Велер, объявили подобные рабочие планы неактуальными, Байор сократил терминологию, а Вильдт, вслед за Эберхардом Якелем, представил именно современное мировоззрение как важнейший аспект познания. Другие историки работают над чрезвычайно узкими вопросами создания в то время организаций и институтов, которые вторичны по отношению к пониманию политической и социальной динамики национал-социалистической Германии. Третьи упорствуют в подаваемых то резко, то мягко объяснениях, которые в конечном счете восходят к тезису о государственно-монополистически-капиталистическом характере национал-социализма, постоянно подрываемом «Народным государством Гитлера». Запутавшись таким образом в собственных сетях, никому и в голову не пришло заглянуть в самое сердце любого современного государства, а именно – в бюджет, и сравнить его с методами построения экономического плана рейха при национал-социализме.

Только так можно будет осознать, что собственность не только германских, но и европейских евреев была экспроприирована для непосредственной выгоды казны рейха. Разумеется, для этого требовалась постоянная пропаганда, изображавшая евреев тунеядцами, предателями и недочеловеками и изолировавшая их от всех остальных как отбросы общества. Кроме того, каждый средневековый европейский еврейский погром основывался не только на религиозной неприязни, но и на хищническом имущественном варварстве. Об этом каждый интересующийся вопросом может прочитать на многочисленных страницах «Истории евреев» Греца. Например, там говорится о погромах конца XIV века следующее: «В Нёрдлингене была перебита вся община вместе с женщинами и детьми (1384 год). Евреев пытали по всей Швабии, а в Аугсбурге держали в тюрьме, пока они не заплатили 20 тыс. гульденов». В то время император Священной Римской империи Вацлав IV постановил: «Все долговые требования евреев к христианам аннулируются, им надлежит возвратить не только проценты, но и капитал и все заложенное ими имущество. <…> Со всех церковных кафедр провозглашался указ императора (от сентября 1390 года) о прощении всех долгов». Он «фактически объявил имущество евреев своим и запретил им его наследовать или продавать». Сопутствующая идеология грабежей и убийств с их жестокими целями следовала христианско-антиеврейским образцам того времени: евреи заслужили эту участь, «поскольку они никоим образом не празднуют пасхальное воскресенье»[1039].

После выразительного обращения Геринга к «сердцам и желудкам» немцев 4 октября 1942 года он коротко и информативно рассказал о евреях. Он превратил начавшиеся скрытно и до сих пор смутно известные массовые убийства в опасность в случае поражения: «Тогда наши женщины станут добычей сладострастных евреев, полных ненависти к нам. Немецкий народ, ты должен знать: если война будет проиграна, тебя уничтожат. За этой идеей истребления стоит еврей со своей бесконечной злобой»[1040]. В этих фразах неявно содержалась идея, впоследствии более ясно сформулированная Гиммлером за закрытыми дверями: после того как государство (не в последнюю очередь ради выгоды немцев) начало убийства евреев, пути назад уже не было: работа по истреблению должна быть доведена до конца хотя бы для того, чтобы исключить возможность мести[1041].

Антисемитизм является частью картины эпохи нацизма. Однако историографию этого периода нельзя рассматривать так, словно бы речь шла об освещении музея восковых фигур. Все участники постоянно действовали и непрерывно реагировали на события по разным, сложным и часто меняющимся мотивам. Поэтому для внутренней стабильности 1942 года малоинтересно, что выбирали немцы десятью годами ранее. Постоянная, исключительно идеологически обоснованная «добровольная лояльность» (о которой заявлял Велер) в источниках того времени не обнаруживается, и ее обратной стороной не является подчинение под принуждением террористов. Скорее, нацистскому руководству экономическими методами приходилось продолжать стремиться к завоеванию расположения большинства немецкого общества, постоянно косясь на внутриполитический барометр[1042].

Иллюзорный мир статистики

В той мере, в какой изменилось положение немцев после их военного поражения, вводит в заблуждение и точка зрения, которую британский историк экономики Дж. Адам Туз культивирует в своей критике «Народного государства» и которую так любят цитировать другие рецензенты. Туз следует точке зрения, суть которой находится не в братских могилах убитых, а (как он пишет в своей первой критической рецензии) в «кровавом жертвенном пути немецкого народа». Здесь нет необходимости спорить о вопросах вкуса, так как его возражения были в основном сосредоточены на военных долгах Германии. Я утверждаю, что две трети текущих доходов (прошу заметить: доходов) чрезвычайного военного бюджета рейха были оплачены контрибуциями завоеванных стран, конфискованной заработной платой подневольных рабочих и имуществом европейских евреев. В противоположность этому Туз настаивает на фактических военных расходах (заметьте: расходах), которые примерно на 50 % финансировались за счет кредитов. При таком раскладе доля немцев значительно возрастает.

Если говорить о цифрах, между нами нет существенной разницы. Правда, Туз по умолчанию отвергает старое, отсылающее к послевоенным интересам Германии утверждение Овери о том, что иностранная доля в германском военном бюджете составляла не более 12 %. Впрочем, последующие исследования подтвердят мои расчеты и покажут, что доля военных доходов Германии, основанная на внешней эксплуатации, скорее выше, чем ниже этой цифры[1043]. Но если кто-то хочет объяснить успехи «политика настроений» Гитлера, не желая заниматься безразличной к политике бухгалтерией, то неправильно включать сюда долг рейха в 1948 году, подлежащий выплате в результате поражения Германии. Как и Бухгайм, Туз – один из тех историков, которые смотрят на немецкую экономику военного времени и оценивают ее, исходя из конечного результата. Их ряды чисел математически верны, но историографически малозначительны, поскольку неадекватно отражают политические процессы того времени.

В ответ я спрашиваю, как и какими средствами Гитлеру, его министрам, гауляйтерам и советникам удавалось в 1940–1943 годах сохранять внутреннюю финансовую стабильность, которая подвергалась угрозам со всех сторон. Тогда, как и сейчас, обычных людей очень мало интересовал государственный долг. Они протестуют, как только им повышают налоги, урезают или отнимают социальные пособия и привилегии, и, наоборот, ощущают свое благополучие, когда государство проявляет щедрость (особенно в трудные времена). Вот что для меня важно. Мой анализ касается спекулятивного взаимодействия