Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова

И так шло время. Никто не замечал ничего, так как надо было хоть немного понимать душу человеческую, хоть немного более любить близкого человека, чтобы заметить во мне что-нибудь; никто из нашей семьи не был на это способен. Жизнь дома была так невыносимо тяжела, и, несмотря на все старание, неприятности были неизбежны. Сношений с матерью, за исключением самых необходимых, я избегала, и даже с сестрами не говорила никогда и ничего о своем будущем, о курсах, – напоминание о них было бы только мучением для меня… Сестры тоже молчали. Словом, годы страдания взяли свое… Оттого мне все так трудно и давалось за последнее время… И я была уже не та: мои прежние способности, я чувствовала, изменили мне, память была потеряна, нервы, вся я – все было уже не то… Наконец, – этот ужасный день 20 августа, адски хитрый и жестокий поступок матери со мной, эта поездка в Петербург… Зная, что я живу только надеждою на свободу и предстоящую возможность учиться, – исподтишка мне нанесли такой удар, неожиданность и последствия которого могли бы сломить другую натуру…

И вот после всего пережитого, после всех испытаний я наконец достигла своей «земли обетованной» – поступила на курсы. Я чувствовала, что нервное мое состояние было прямо ужасно. Я была точно разбитое фортепиано, до которого нельзя было дотронуться, оно издавало фальшивый, дребезжащий звук. Я не была зла, но мне было очень стыдно, когда лица, знавшие меня ближе и симпатизировавшие мне, дружески уговаривали меня не быть такою резкою в обращении с посторонними; такое раздражение являлось невольно: болезненное состояние не давало возможности владеть собою…

Лекции… наука!.. Все, к чему я так стремилась, – наконец достигнуто! Я – на курсах… Профессора, книги – все теперь было у меня. Я дышала полною грудью, первое время была точно в чаду. Но зато и сознание своего невежества встало предо мною с поразительною ясностью, причиняя мне такое страдание, таким тяжелым камнем ложась в душу… Я схватилась за книги, не сообразив одного, – хватит ли моих сил на такие занятия? – мне хотелось обнять все сразу, изучить и описать. Не забыть мне никогда того ужаса, который охватил меня, когда я взялась за перо для реферата по русской истории… Я, оказалось, не могла ничего писать! Читала-читала – и никак не могла передать словами прочитанного… У меня мороз пробежал по коже от этого. Что же? Ведь, таким образом, я и заниматься-то не могу. Но отказаться было поздно… Помню, как я еле-еле могла написать изложение статьи… страшного труда стоило это… Шесть часов употребила я на изложение того, на что в прежнее время у меня ушло бы втрое меньше. Но худшее было впереди: когда я, вся дрожа от волнения, взошла на кафедру и прочла свое изложение, то услышала потом замечание от тех из первокурсниц, кто мало-мальски мог критически отнестись к читанному. «Да вы, Дьяконова, только сократили статью Кавелина и изложили ее содержание. Это простое переложение», – говорили мне они разочарованным тоном. Недовольные были совершенно правы, и я, вернувшись в свою комнату, сообразив все, поняла, какую громадную ошибку сделала, взявшись не за свое, в сущности, дело… О, как мне было стыдно! Как мучительно было сознавать мне в 21 год всю бездну своего невежества и неспособности… А тут еще неудачные знакомства, не менее неудачное вступление в «кружок», – заставили меня смотреть на курсисток таким мрачным взглядом, так критически относиться к ним, что я не могла поневоле ни с кем сойтись ближе, и недовольство окружающими росло еще с большей силою…

1 ноября

Продолжаю воспоминания.

Вскоре наступили экзамены. Я чувствовала себя день ото дня хуже: сдавливание головы, как в тисках, стало сильнее давать себя знать, память отказывалась служить; я тем не менее не обращалась к доктору. Временами я без сил бросалась на постель и лежала долго, неподвижно: мой внешний вид начинал обращать на себя внимание… Мне советовали беречься. До этого ли было мне, когда я решила сдать ускоренно все экзамены, чтобы уехать на свадьбу сестры? И вот началось…

Мое критическое отношение к своим познаниям, подготовка к экзамену древней истории – так ясно показали мне необходимость знания древних языков для занятия древней историей, что изучение двух учебников для экзамена по истории Греции казалось мне просто кукольной комедией, позором, а я сама, изучавшая их, – недостойной звания курсистки. В 21 год быть такой жалкой полуученицей! Когда многие в мои годы бывали уже или на 4-м курсе, или, по меньшей мере, на 3-м! Когда в прежние годы в этот возраст получали уже кафедры!

Вспоминая теперь себя, я могу сказать, что была похожа в это время на несчастную, сверх меры нагруженную лошадь, которая еле-еле держится на ногах, но все-таки везет воз к дому, подгоняемая кнутом возницы… Последний месяц – это было что-то невозможное – я не жила, а «горела», по выражению наших интернаток: переживая массу разных впечатлений, с восторгом занося их в свой дневник, я в то же время сдавала все время по два экзамена сразу… Но чем далее, тем труднее давалось мне все, силы начинали мне изменять. Часто, пробившись несколько часов кряду над одним билетом и все-таки ничего не запоминая, я в отчаянии бросалась на постель, ломая руки и не понимая, что со мною делается. О, если бы могли меня видеть в эти минуты все те, которые удивлялись и завидовали мне! – «Дьяконова, да вы сколько сдали? Опять два сразу? Ну, это удивительно! Да сколько же вам еще осталось? только два? Вот счастливица-то! Вот способности-то!» – слышала я… и уже не пробовала разуверять их. Что сказали бы они о моих способностях, если бы сквозь запертую дверь моей комнаты могли видеть, как я в бессильном отчаянии падала на кровать, закрыв глаза, не понимая тогда ни слова из прочитанного… Помню я, как на экзамене русского языка вынула совсем нечитанный билет; как по славяноведению не могла ответить на простейший вопрос; на экзамене древней истории я вдруг забыла моментально все, что следовало сказать о философии до Сократа, хотя знала этот отдел довольно хорошо. Самоуверенность, с какою я отвечала профессору (которого у нас считают полным ничтожеством), спасла меня от его придирок и провала. Однако в общем выходило как-то так, что я знала прочитанный курс и выдерживала испытания… Как? я и теперь не знаю и удивляюсь. Но есть предел всему. Экзамен логики, самый трудный, был для меня последним по числу;