Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

создать общение с воспитанными людьми и вид чарующих женщин, с усладой безмятежного одиночества; словом, я наслаждаюсь всеми преимуществами общества, но не чувствую никаких его неприятных сторон. Вот, друг мой, как сходятся крайности: пустыни и самые населенные города в некотором отношении сходны между собой. Но города созданы для человека — живя здесь, я вполне в этом убедился; тут я в своей стихии: Париж (это я понял, как только переехал сюда), Париж в духовном отношении то же, что наши горы в физическом: здесь легче дышится; здесь находишься в каком-то упоительно-непринужденном состоянии, я чувствую его, но выразить не в силах.

Ты, вероятно, помнишь, что я тебе уже говорил[64]. Человеческая порода в Париже как бы хорошеет, благодаря отменному вкусу; здесь он превосходен как в нарядах и украшениях, так и во всем остальном; однако я нахожу в этом два недостатка: во-первых, как уже отметил один знаменитый сочинитель, наряды придают всем столичным жителям одну и ту же внешность; во-вторых, — что гораздо важнее, — они приводят к тому, что стирается разница между полами: мужчины норовят укладывать волосы так, чтобы прическа как можно более походила на женскую, а женщины начинают придавать себе облик мужчин: мужа и жену, стоящих рядом с непокрытой головой, трудно отличить друг от друга. А ведь сходство полов, которое достигается одеждой ли, прической ли, привело и греков, и римлян к страшному распутству, распутству, неведомому в наших деревнях. Другое наблюдение: на первых порах жизни в Париже я не умел судить о нравственности людей по их одежде; я принимал всех женщин за порядочных; обогатившись некоторым опытом, я перешел к другой крайности и стал считать всех женщин проститутками — так они походят на последних; нужна изрядная опытность, чтобы наверняка отличать одних от других.

Сегодня не стану говорить тебе о бесчисленных развлечениях, которые на каждом шагу предлагаются человеку в столице. Тут развлечения всех родов; одни — публичные и возникают именно благодаря большой населенности; в течение трех месяцев я других и не знал: толпы народа, королевские сады, гуляния дают возможность наблюдать самые разнообразные сцены, приводящие меня в восторг. Теперь я уже не удивляюсь, что талант лучше развивается в столице, что она служит колыбелью знаменитостей и убежищем утонченного вкуса; помимо того, что здесь все величественно, разве можно видеть столько привлекательных предметов и не стараться стать достойным их обладания? Поэтому поневоле развиваешь в себе способности, приносящие богатство. Право же, братец, я теперь уже не удивляюсь вялости и безразличию американских дикарей, обитающих в холодных краях, как, например, канадцев и т. п. Кто в дремучих лесах может вызвать на соревнование? Искусства зарождаются там, где роскошь, увеселения и все то, что запрещается суровой моралью; это непреложная истина; да и как им возникнуть в среде, где нет достатка, богатства и сильных страстей? Ах, друг мой, в провинции прозябают, и только в Париже живут полной жизнью.

Что касается развлечений, то есть среди них такие, которые неотъемлемы от городской жизни, — о них я говорил выше; тут и шедевры искусства, число коих почти бесконечно, и картины, и статуи, и архитектура и т. д. Есть и другие удовольствия, за них надо платить, однако так дешево (тут сказывается преимущество скопления большого числа людей), что чудесное представление в Опере (ежедневные расходы которой достигают восьмисот ливров) можно посмотреть за сорок су; за другое, еще более увлекательное и более натуральное, представление в театре, именуемом Французским, платишь всего лишь двадцать су; то же самое у так называемых Итальянцев, где разыгрывают прелестные пьески с легкой музыкой, от которых весь Париж сходит с ума; расходы этих двух театров достигают четырехсот-пятисот ливров в день. Кроме того, театры должны платить актерам — и немало, чтобы их поощрять; надо выплачивать гонорар авторам (правда, довольно ничтожный), отчислять четвертую часть дохода в пользу бедных, и т. д. Какими несметными богатствами должен был бы обладать человек, если бы он вздумал наслаждаться всеми этими развлечениями один и за свой собственный счет? Да что я говорю — один! И сотне людей, и двум стам, будь они хоть принцы, это оказалось бы не под силу, меж тем как миллион пользуется всем этим почти даром. Суди по этому, друг мой, сколько пользы приносит людям общество и до какой степени оно необходимо для их счастья! Они поддерживают друг друга как деревья в лесу и, собравшись воедино, не боятся приступов скуки, терзающей человека одинокого. Я знаю, что в С*** тебе живется хорошо без всего этого, но, любезный старшой, вот тебе доказательство того, что развлечения, о коих я говорю, предпочтительнее безмятежности, которую ты вкушаешь в своей деревне: я знаком с этой мирной жизнью, некогда она меня вполне удовлетворяла, а теперь я на нее уже не согласился бы; зато все, познавшие прелести городской жизни, подобно мне, предпочитают ее и умерли бы от скуки, случись им вернуться в деревню.

Я собираюсь давать тебе отчет обо всем, что увижу; таким образом ты станешь участником моих развлечений; разница между твоим и моим укладом позволит тебе правильно оценить их, а поскольку ты любишь все обдумывать, это послужит тебе приятной пищей для размышлений среди наших полей.

Прощай, любезный старшой; не премину скорости еще написать тебе.

P. S. Вчера я прочел, что ныне царствующий китайский император обнародовал пастырское послание своим подданным, вроде посланий наших епископов. Первое, что он предписывает, — это уважать родителей, и дает ему прекрасное обоснование; ты найдешь его, любезный братец, в собственном сердце, посему не стану тебе его излагать; второе — уважать старших; это предписание мне очень нравится, особенно когда я думаю о тебе; зачастую младшие братья обязаны заботам и труду старших не меньше, чем родителям; это ты наблюдаешь изо дня в день; у нас нет закона, который обязывал бы чтить старших, но это еще не значит, что такой закон не нужен. Ведь наши законодатели живут в городах, а надо признать, что там младшие мало чем обязаны старшим; последним же нечего особенно радоваться, когда к ним приезжают младшие, ибо они вводят их в расход, не выказывая при этом ни послушания, ни признательности.

ПИСЬМО CIII

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Он рассказывает мне о сыне Юрсюли и продолжает описывать парижские развлечения

Пишу тебе в волнении, любезный старшой: мне только что сказали, что девочка, о рождении которой я тебе сообщил в своем последнем письме,