Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

поскольку Бог — прежде всего порядок, то невозможно, следуя его предначертаниям, не наслаждаться благополучием, которое он дарует; точно так же, нарушая порядок, нельзя в конце концов не прийти к вытекающим отсюда немощам и бедам, раз беспорядок — не что иное, как нарушение гармонии, как цепь таких явлений в мире физическом и поступков в мире нравственном, которые не вяжутся одни с другими и в целом вызывают отвращение. Следовательно, религия, возвещающая наказания и награды, провозглашает истину, столь же достоверную, как то, что нам светит солнце.

Посмотрим теперь, какая из ныне известных религий обладает в наибольшей мере упомянутыми мною свойствами; я отказался от всех непреложных доказательств, данных нам Откровением, и должен пользоваться лишь чисто человеческими рассуждениями. Я несколько уклонился в сторону физики лишь потому, что хотел доказать неверам, что разбираюсь в ней не хуже, чем они; я хотел также доказать, что их ссылка на тождество человека и животных ничуть не противоречит религии. Из всех известных культов как древних, так и современных, по признанию самих Неверов, лишь чистому христианству дано объединить людей и сочетать их с Божественным Началом. Я сказал «чистое христианство», т. е. такое, каким оно предстает в Евангелии, ибо, говоря о какой-либо религии, не следует ссылаться на ее заблуждения, надлежит ее рассматривать по существу. Законодатель христиан основал религию мудрую, человеколюбивую, мягкую, не столь обрядовую, как другие. Он сказал, что бремя его легко, что он хочет, чтобы несли это бремя только добровольно. Если лжеученики все перевернули, то это уже не христианство. И как же сказалось сие пагубное заблуждение? Человек сбросил с себя бремя; вместо того, чтобы искать спасения в былой чистоте религии, которая учит человека быть счастливым и добродетельным, он перестал отличать истинное учение от его искажений, а так как последние не выдерживают проверки со стороны здравого разума, он заключил, что все в религии ложно. Остановись, несчастный! Ужели ты хочешь отвернуться от своего Отца и Бога? Хочешь, как безумец, разрушить ограждение, установленное Божеством, чтобы ты не низвергнулся в пропасть? Ах! Береги это ограждение, иначе ты скатишься в бездну бедствий и познаешь, — но будет уже поздно, — что спасительные ограждения имели целью не держать тебя в рабстве, а оберегать тебя! Уразумей, что если бы тебе не удавалось обуздывать свои страсти, все было бы разрушено, мир стал бы логовом лютых убийц, которые и сами вскоре оказались бы убитыми; несчастные жертвы, выйдя из рамок нравственности, лишились бы жизни, еще не успев образумиться; им не найти бы себе места в мире порядка; они были бы ввергнуты в чудовищный хаос и пребывали бы там либо временно, либо навеки, в зависимости от непостижимой воли праведного Судии.

Не буду больше распространяться об этом предмете, сударыня; нет надобности шаг за шагом опровергать Вашего невера; я доказал ему одно — существование Бога и необходимость культа; перец этими двумя величественными истинами рушатся все софизмы.

Если же написанное мною произведет на молодого человека, которому Вы сочувствуете, благоприятное впечатление, то я укажу ему несколько основательных трудов, которые откроют ему красоту христианства и окончательно внушат ему такие чувства к этой святой религии, какие сын питает к нежной, заботливой матери. Твердо надейтесь на это, если в нем заложены зачатки добродетели; рано или поздно к ним всегда возвращаются, и зачастую великие преступления ведут и к великому раскаянию. Если сердце у него такое, как Вы говорите, я скорее склонен опасаться его отчаяния (если он не исправится), чем нераскаянности».

Оцените сами, любезный Эдмон, сколь основательно все, что пишет добрый пастырь. По-моему, он такой же философ, как и Ваш совратитель, но менее схематичен. Все, что он говорит, весьма последовательно. Я возношу, кузен, горячие мольбы к Небу, чтобы оно по милости своей просветило Вас; вновь став христианином, Вы сразу же станете хорошим сыном, хорошим другом, хорошим гражданином, а со временем — хорошим мужем и хорошим отцом, — словом, Эдмон, Вы будете счастливы. Постарайтесь же, кузен; на коленях умоляю Вас! Вооружившись верою, мы с Вами будем видеться, не подвергаясь опасности; правда, мы станем сокрушаться о своих прегрешениях, но по собственному опыту уверяю Вас, что слезы наши не будут лишены сладости... Ах, ужели Вы не захотите ничего сделать ради меня! Не захотите иметь нечто общее с той, которая столь искренне именует себя Вашей кузиной и верным другом!

ПИСЬМО C

ОТ ЭДМОНА К ГОДЭ

Он обнаруживает безразличие к добру, расхваливает приятности парижской жизни и говорит о своей склонности к мотовству, которое губит столько народу

Ты скажешь, что я всегда соглашаюсь с последним собеседником. Да, еще неделю тому назад я был согласен с тобою, а сегодня — нет. Ах, кузен, это вопрос нешуточный и его не следует решать очертя голову. Покамест ты возле меня, говоришь со мною, опровергаешь все мои возражения со свойственной тебе быстротой и уверенностью, я поневоле разделяю твое мнение: непререкаемый тон, к которому ты прибегаешь, подавляет меня; но, когда я возле кузины, мне кажется, будто я слышу мелодичный голос воплощенной добродетели: каждое слово ее покоряет меня... Чтобы стать твоим последователем, я должен бы перестать видеться с нею. Такова власть, которую вы оба имеете надо мною; когда я возле одного из вас, я смотрю на все его глазами, я одухотворен его душой. Во имя нашей дружбы — не раздирайте меня так: разыграйте меня в кости, и пусть выигравший отнимет меня у другого; ибо положению, в котором я нахожусь, надобно во что бы то ни стало положить конец — оно чересчур тягостно, я не выдержу его. На днях я получил от кузины письмо, но я тебе его не перешлю — не хочу давать вам повода к спорам, вся тяжесть и горечь которых падает на меня. Переменим тему.

Я решил окончательно обосноваться в Париже: вкусив прелесть свободной жизни, я почувствовал, до чего невыносима провинция. Я слышал от тебя не раз, что человек создан, чтобы быть независимым и что это возможно в двух противоположных случаях: надо жить либо в полном одиночестве, какое можно обрести только кое-где в провинции, либо в огромном городе, где из-за преизбытка населения индивид становится незаметным и теряется в толпе как песчинка на морском берегу. По-моему, в последнем случае человек еще гораздо свободнее; принуждение сводится здесь к неощутимым мелочам и гнет не чувствуется; здесь можно скрываться от людей и показываться по собственному желанию, можно видеться с кем хочешь;