Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

умерла, хотя и речи не было об ее болезни; все произошло столь стремительно, что я не знаю, что и думать, особенно после того, как я повидался с матерью; мне показалось, что эта чувствительная женщина не так-то уж огорчена... Но я пишу тебе о предмете для тебя не понятном.

Что же касается сына, о котором я сообщал в том же письме, то он стал предметом изрядных разногласий. Маркиз хочет жениться на его матери, семья противится, и не далее как вчера мать маркиза приезжала к известной тебе особе, чтобы расспросить ее и узнать, не она ли отговаривает молодого человека от женитьбы на той, которую выбрали для него родители. — Сударыня, — ответила барышня, — как вижу, вы не представляете себе, сколь плачевно мое положение; я не люблю вашего сына; оскорбление, которое он мне нанес, совершив надо мною насилие, не умеряется ни малейшим расположением к нему. Я знакома с другим человеком, добродетельным, скромным, великодушным в отношении меня, он любил меня еще до случившегося со мной несчастья, но я не знала об его чувстве; он и теперь любит меня. Вот перед этим благородным человеком мое сердце не устояло. Такова, сударыня, правда без прикрас; я говорю с вами, как говорила бы с родной матерью. — Графиня обняла ее и обещала прислать ей прекрасный, дорогой подарок. Затем она пожелала посмотреть на младенца. По-видимому, она была очарована красотой ребенка; она долго ласкала его, потом попросила отдать ей его. Барышня ответила, что горячо любит сына и не хочет с ним разлучиться, что она собирается воспитать ребенка, но будет счастлива, если графиня отложит свое любезное предложение до того времени, когда он вырастет; тогда она, предварительно взрастив и воспитав в нем добрые чувства к себе, охотно его передаст отцу; долгая же разлука может эти чувства заглушить. — А я, — добавила она, — предпочла бы отказаться от всякой надежды на счастье, чем от естественного чувства, которое должно связать со мною невинное существо, которому я дала жизнь; однако не думайте, сударыня, что я собираюсь присвоить это чувство себе одной; не любя маркиза, я все же признаю его права; он может быть уверен, что я пробужу в сердце его сына должное уважение и любовь к нему. — Графиню, видимо, удивили эти трогательные слова; она не решилась настаивать. Таковы-то дела. Кузина и госпожа Канон вполне одобряют ответ барышни.

А теперь, друг мой, продолжу свое предыдущее письмо, исполняя данное тебе обещание. За эти дни я побывал в нескольких увеселительных местах, о которых тебе говорил. Здесь есть зрелища для самых различных слоев населения. Госпожа Веронезе[65], жена моего нового учителя, посоветовала мне начать с низов. Поэтому я посмотрел канатных плясунов и побывал в Комической опере. Ты, друг мой, не имеешь никакого представления о подобных развлечениях. Первое из них — зрелище, которое ты принял бы за какое-то колдовство: мужчины и женщины ходят по протянутому канату, пляшут на нем, подпрыгивают очень высоко, снова опускаются на канат, садятся на нем, становятся на колени; в этих положениях они бьют в барабан, играют на скрипке, держат в равновесии на носу, на лбу шпагу, положенную на металлическую пластинку, быстро вращают ее, и т. п. Признаюсь, я пришел в восторг от всех этих не привычных для меня фортелей; до сих пор как следует не уразумею, как человек может до этого дойти. Но в восторге был я один: госпожа Веронезе (как и вся публика) смотрела на эти чудеса так безразлично, что возмущала меня и отравляла мне удовольствие. Я пришел к мысли, что акробаты настолько освоились и привыкли показывать такие фокусы, что они даются им уж не так-то трудно; а зрители до того привыкли к этому зрелищу, что оно уже кажется им чем-то пошлым; поэтому мы, деревенские, можем почитать себя счастливцами, что восторги наши и впечатлительность еще не притупились; мы получаем от этого такое удовольствие, о каком светские люди и не подозревают.

После канатоходцев и эквилибристов нам показали прыгунов, которые явили новые чудеса, ибо иначе я не могу назвать прыжки через обруч или бочонок. В последнем случае прыгают головой вперед, а выскакивают из бочонка вперед ногами. Наконец, показали всякие чудеса ловкости, еще более диковинные: например «волчок», когда человек складывается таким образом, что живот служит ему опорой, на которой он вращается как волчок и т. п.

Не стану говорить тебе о забавных пьесках, которые там показывали (танцы и всякие проделки давались в виде интермедий); меня так стыдили за то, что они мне понравились, что я уже не решаюсь заикаться о них; я дожидаюсь случая, чтобы посмотреть такие вещи, которые здешние жители одобряют (если вообще такие существуют, ибо угодить парижанам трудно), и тогда опишу тебе их. В заключение показали пантомиму; это комедия, в которой объясняются только жестами; мне она не понравилась, в чем я и признался госпоже Веронезе. Она улыбнулась и сказала, что, судя по восторгу, в какой я пришел от остального, она надеялась, что и пантомима покажется мне очаровательной; она добавила, что это излюбленный номер зрителей и они, действительно, неистово хлопали. После этого намека на мою наивность, госпожа Веронезе встала и мы ушли из театра.

Два дня спустя (12-го числа[66]) мы были в Комической опере; с нами поехал господин Годэ. Это восхитительное зрелище: там дают прелестные пьески с куплетами, или на сочиненную для них музыку; по своему разнообразию, по соответствию мелодий со словами, по содержанию своему и характеру действующих лиц они так очаровательны, что просто трудно передать. Это куда лучше канатных плясунов, опасных прыжков и всяких фортелей. Актеры показались мне отменными; актерки прелестны и одна другой миловиднее, так что я затруднился бы, какой отдать предпочтение. Ремесло и положение этих людей представляется мне весьма привлекательным. В тот день давали три пьески[67]: первая — милая шутка под названием «Волшебное зеркало»; оно тускнеет от дыхания всякой девушки, которая недостаточно блюдет себя; вторая — «Сельский петух»; трудно представить себе что-нибудь более изящное, а местами и очень трогательное. Вот ее содержание: некий парень остался один на селе и все девушки бегают за ним, рассчитывая выйти за него замуж, а он влюблен только в одну, ее зовут Тереза; но тут возникают препоны, которые и служат содержанием пьески; в одном месте парень берет букет Терезы и поет, вдыхая его благоухание, следующий прелестный куплет — я его