Серго Орджоникидзе. Командарм советской промышленности - Илья Сергеевич Ратьковский

class="a">[1115]. Туда же на работу переводился и М. М. Каганович. Это было сделано для разгрузки уже серьезно болевшего Орджоникидзе, но и одновременно для того, чтобы вывести из-под его контроля значительную часть предприятий тяжелой промышленности. Возможно, что и в данном случае за подобным действием стоял не Сталин, а Молотов, но согласовавший данное решение со Сталиным и Л. М. Кагановичем. Вместе с тем это было и требованием времени, которое диктовало новый подход к управлению оборонной промышленностью. Согласимся с исследователем истории ВПК А. К. Соколовым: «Смысл этого мероприятия очевиден: подчинить разрозненные главки и тресты единой системе управления отраслью, объединить их „под одной крышей“. Было образовано 11 главных управлений НКОП: 1-е — авиационное, 2-е — судостроительное, 3-е — артиллерийское, 4-е — боеприпасов, 5-е — электротехническое, 6-е — химическое, 7-е — броневое, 8-е — танковое, 9-е — оптико-механическое, 10-е — точная техника, 11-е — аккумуляторное. Наиболее крупные военные заводы находились в прямом подчинении НКОП. На начало 1938 г. в систему НКОП всего входило 219 промышленных предприятий, а число работающих приближалось к 1 млн человек. К 1937 г. валовая продукция НКОП составила примерно 10 % общего объема промышленного производства, из которых 3,2 % составляла продукция мирного назначения»[1116].

Между тем расследование деятельности Пятакова, а теперь уже и Бухарина продолжалось. «Самой убийственной для лидеров правой оппозиции частью показаний, данных арестованным Е. В. Цетлиным, был рассказ о том, как они намеревались решить вопрос о дальнейшей судьбе смещенных со своих постов руководителей партии и Советского государства. „Во время майского разговора в 1930 г. относительно возможности совершения ″дворцового переворота″, — сообщил Ефим Викторович, — присутствовавший при этом разговоре Сапожников поставил перед Бухариным вопрос о том, как представляет он себе дальнейшую судьбу арестованных во время переворота руководителей ВКП(б) и правительства. Вспоминаю, что на этот вопрос ответил Слепков, который сказал, что заключение руководителей ВКП(б) и правительства в политизолятор или высылка за границу — опасный шаг. Надо иметь в виду, подчеркнул Слепков, что Сталин, даже находясь в изоляторе или за границей, будет представлять для нас большую угрозу и единственно правильное решение этого вопроса будет заключаться в физическом уничтожении если не всего руководства, то по крайней мере Сталина“»[1117].

Это был сложный период жизни Орджоникидзе. Однако Григорий Константинович оставался по-прежнему открытым и отрывчатым человеком, который по-прежнему помогал людям. Приведем лишь один пример. У дочери помощника директора Одесского завода им. Январского восстания С. Фельдмана после тяжелой болезни парализовало ноги. На протяжении нескольких лет решить эту проблему не удавалось. Тогда жена Фельдмана обратилась к Орджоникидзе. Через несколько дней он ответил, что сделает все возможное для девочки. «7 декабря 1936 года жена выехала в Москву, утром 9 декабря позвонила в Наркомат, и в тот же день вечером тов. Орджоникидзе принял ее. Нарком обнадежил жену, обещал принять все меры для того, чтобы наша дочурка стала на ноги. Тут же тов. Орджоникидзе попросил пригласить профессора-орденоносца Бурденко, созвать консилиум. О результатах консилиума тов. Серго просил ему доложить. Консилиум, состоявшийся на следующий день, познакомившись с историей болезни, признал заболевание очень тяжелым, но врачи заявили, что все же можно попытаться вылечить ребенка. Тогда тов. Орджоникидзе распорядился доставить нашу девочку в Москву, в институт профессора Бурденко, причем предложил обязательно встретить ее на вокзале. Действительно, когда мы привезли дочь, на вокзале ее встретили врачи, преподнесшие ей лично от тов. Орджоникидзе цветы и конфеты. Не могу без волнения вспомнить о трогательной заботе, проявленной тов. Серго к нашему ребенку. Он поручил повезти ее на автомобиле по Москве — показать достопримечательности столицы, просил каждые два дня информировать его о ходе лечения, которое было принято на счет Наркомата. Операцию произвели 15 января этого года. Профессор Бурденко сообщил, что она прошла удачно, несмотря на то что по своей сложности является редкой в мировой хирургической практике. Директор поликлиники Наркомтяжпрома прислал мне в Одессу письмо, сообщая о здоровье дочки. 15 февраля состоялась вторая операция, которая также прошла вполне удовлетворительно. Сейчас наша девочка уже двигает пальцами одной ноги. Когда я узнал о смерти любимого Серго Орджоникидзе, я впервые в жизни заплакал. Не верится, что уже нет в живых этого светлого, обаятельного человека. Ведь только несколько дней тому назад тов. Серго обещал нашей дочке посетить ее в больнице, он заботился о ней, как родной отец, посылал в больницу гостинцы — конфеты, апельсины, книги. Тяжело перенести эту потерю всем нам, знавшим чарующую силу этого великого человека, его благородство, великодушие, нежность, доброту и любовь к детям. Никогда не забуду Серго Орджоникидзе!»[1118]

Этот случай характеризует отношение Орджоникидзе к обычным людям, но как он относился в этот период к Сталину? Преувеличивать степень «охлаждения» между Сталиным и Серго в конце 1936 года все же, на наш взгляд, не стоит. Подобные охлаждения в отношениях между ними были и ранее, но они всегда носили временный характер. Как мы далее покажем, в феврале 1937 года достоверных свидетельств прямого недоверия Сталина лично к Орджоникидзе нет.

В эти дни в советских периодических изданиях часто печатались заметки о деятельности Серго. Ставился Политбюро в декабре и вопрос о его здоровье, в том числе о возможности новых консультаций профессора Ноордена. С профессором по поручению партийных органов связался поехавший к нему в Вену в середине месяца М. Владимирский. При встрече он получил от профессора письмо, в котором тот писал: «Я прошу вас передать господину и госпоже ОРДЖОНИКИДЗЕ мой особый привет и пожелания хорошего успеха, и прежде всего супругам, насколько я рад, что мои советы, при очень тяжелом состоянии здоровья пациента, оказались полезными: прошу сделать это тотчас же, чтобы не забыть. Я очень был рад тому, что вы в своем письме сообщили мне, что в наступающем году вы снова рассчитываете на меня. Я придаю значение тому, чтобы возможно скорее, т. е. приблизительно в январе или феврале, знать то, что состоится ли моя поездка в Москву»[1119].

Между тем во второй половине декабря Орджоникидзе, несмотря на имеющиеся проблемы со здоровьем, вновь возвращается к активной работе и политической деятельности. Так, Г. Димитров в своем дневнике неоднократно фиксировал декабрьские встречи с Орджоникидзе и другими деятелями Политбюро по разным поводам, включая день рождения Сталина. При этом Димитров особо указывал на «пятерку» членов Политбюро в лице Сталина, Молотова, Орджоникидзе, Кагановича, Ворошилова[1120]. Указанные деятели, а также Межлаук, Литвинов, Андреев и Керженцев посетили вместе и премьеру пьесы К. Тренева «Любовь Яровая» в МХАТ СССР им. М. Горького 29 декабря[1121].

Вечером 30 декабря Орджоникидзе вновь, как и пять лет