Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

адвокатов, основал Адвокатскую библиотеку, теперь – Национальную библиотеку Шотландии. Его правовая деятельность менее заметна, чем работа Джеймса Дарлимпла, позднее Виконта Стара, ставшего Лордом президентом Судебной сессии в 1671 г. Его «Институты шотландского права», опубликованные в 1681 г., окончательно сформировали шотландскую правовую систему на основе римского права. «Институты» Стара использовались многими поколениями шотландских студентов, поскольку содержали и теоретико-философский, и практический материал и в период после Унии 1707 г. определяли отличия шотландской правовой системы. Внешним показателем этого периода спокойствия служит архитектура и, в частности, дома знати, которые ранее строились как укрепленные сооружения, а теперь стали более напоминать большие сельские дома. Некоторые земельные собственники начали проявлять больший интерес к расширению земельных владений. Это была эпоха Стара в праве, Брюса – в архитектуре, Сиббалда – в медицине. Жизненный уровень рядовых шотландцев, населявших городки и деревни, был в этот период выше, чем в соседних странах, включая и Англию[577]. Однако по численности городского населения лишь Эдинбург входил в число крупнейших европейских городов.

Одновременно с этим впервые появляется и то, что позже назовут «шотландской проблемой». Ее возникновение относится к тому периоду, когда шотландская независимость стала номинальной, шотландский суд был перемещен в Лондон, а все шотландские вопросы стали рассматриваться как вторичные по сравнению с проблемами английскими. Однако, даже несмотря на убеждение в дискриминации, многие шотландцы разделяли «идею Британии» и теоретически были склонны рассматривать Англию как своего партнера, хотя на практике дело обстояло гораздо сложнее. Идея «панбританскости» провозглашалась в первую очередь протестантами, и ее манифестацией было, в частности, выведение протестанской колонии в Ольстере еще в правление Джеймса VI. Важен и тот факт, что после 1608 г. те, кто родился на территории Шотландии и Англии, признавались гражданами обеих частей королевства, иными словами – британцами. Правда этот административный концепт «британскости» был проверен на прочность в 1705 г., когда англичане в одностороннем порядке попытались лишить шотландцев этого статуса[578].

Думается, что это были первые шаги административной инкорпорации, которая на протяжении XVII в. прошла долгий путь от унии корон, в жизнеспособность которой мало кто из шотландцев искренне верил, до убежденности в необходимости более тесного инкорпоративного союза. Уже в 1604 г. комиссионеры обоих парламентов вели переговоры об объединении с целью создания общего политического пространства. Эта инициатива исходила от Джеймса, который был убежден в необходимости более тесного, нежели просто династический, союза. Пока же управление осуществлялось посредством т. н. Комитета лордов статей, члены которого назначались непосредственно монархом. Подобная политика в целом находилась в русле общебританских мероприятий Джеймса, которого характеризовали большей продуманностью и взвешенностью, чем мероприятия последних шотландских монархов[579]. И хотя шотландские политики не имели значительного влияния на английский парламент, многие англичане были уверены, что более тесная уния с Шотландией пойдет последней только на пользу.

При этом необходимо отдавать себе отчет в двух немаловажных вещах, определявших и отношение шотландцев к унии, и, как следствие, формировавших процесс становления новой идентичности жителей северной Британии. Во-первых, поддержка унии была далеко не массовой и не однозначной, и степень солидарности с представителями проуниатской партии варьировалась в разных социальных слоях. А во-вторых, этот процесс нельзя рассматривать как поступательное движение. Скорее наоборот – в его развитии было множество возвратных движений, зигзагов и провалов, а своеобразной точкой бифуркации можно считать лишь подавление Великого восстания в 1746 г.

При этом противоречивое отношение к союзу в равной степени отмечалось и с шотландской, и с английской стороны. В этой связи показательны и слова шотландского аристократа Джона Гамильтона, барона Белхавена, отмечавшего: «Мне видится свободное и независимое королевство, отказывающееся от права самому вершить свои дела; мне видится доблестное воинство, которое отправляют за море, на плантации, учиться торговать; мне видится честный трудолюбивый ремесленник, обремененный новыми налогами; мне видится наша древняя матерь Каледония, испускающая последний вздох», и замечание лидера английских тори той поры Эдварда Сеймура о том, что «Шотландия – нищенка, а кто женится на нищенке, тому в приданое достанутся вши».

Как бы то ни было, на рубеже XVII и XVIII вв. шотландские политики, представители шотландской аристократии, будучи одновременно уже и членами британского правящего класса, искренне полагали, что инкорпорация сможет сохранить «честь и привилегии Шотландии», независимость которой давно уже сохранялась лишь в названии. Это мнение не раз высказывалось в ходе парламентских дискуссий уже в 1703 г.[580]

Причинами, повлиявшими на отношение к союзу 1707 г., стали и экономические процессы, происходившие в Шотландии, и особенно кризис 1690-х гг., в основе которого лежали четыре фактора экономического порядка – во-первых, экономическая политика правительства Вильгельма III, во-вторых, т. н. «девятилетняя война», в ходе которой шотландцы лишились французских рынков, в третьих, протекционные тарифы, введенные целым рядом стран – торговых агентов Шотландии, что ставило ее товары в заведомо невыгодное положение, и, наконец, в четвертых, провал т. н. «Дарьенской авантюры»[581], ставший, очевидно, с одной стороны, показателем этого процесса экономического упадка, а, с другой – его катализатором. Проблема, очевидно, заключалась в том, что Шотландия была не просто менее экономически развита, чем Англия, дело было еще и в том, что она раздиралась внутренними конфликтами – религиозным, политическим, разногласиями по поводу отношений с Англией[582]. Кризис шотландской нации совпал с периодом относительной стабильности, который установился в Англии с 1689 по 1714 гг., что уже само по себе обращало взоры многих шотландцев к югу, который мог бы гарантировать экономическое выживание шотландской нации. Однако вновь отношение к Англии как к гаранту шотландской стабильности было далеко не единодушным, и целиком соответствовало тем мероприятиям, которые инициировались Лондоном.

Одной из наиболее ярких и драматических страниц англо-шотландских отношений рубежа XVII–XVIII вв., послуживших прологом унии 1707 г., стала печально известная Дарьенская авантюра, в которой выразились и растущие шотландские амбиции, и, наоборот, деградирующее чувство собственной национальной значимости. Шотландская восточная индийская компания получила известность благодаря нескольким шотландским и английским семьям, принимавшим в ней участие[583]. Уже в 1670-е гг. среди многих влиятельных шотландцев было распространено убеждение, что заморская торговля – это «золотая бочка», которой пользуются европейские державы и которая способна быстро привести Шотландию к процветанию[584]. Справедливости ради стоит отметить, что такой взгляд на заморские земли был характерен не только для шотландцев, и подобные оценки значимости «заморских благ» нередко приводили к национальным трагедиям[585]. В Эдинбурге уже в 1680-е гг. лорд Лодердейл выступил с колониальной инициативой, которая в те годы была провалена, однако десятилетие спустя Джеймс VII гарантировал Шотландии земли сначала в Южной Каролине (1682 г.), а затем в Восточном Нью-Джерси (1685 г.) – опыт колониальных инициатив, таким образом, в