Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

оказал влияние на позицию шотландской стороны. В ходе голосования он высказывался «за» и по первой статье унии, и по договору в целом[596]. Рассуждая об унии, Сеттон Питмедден использует концепт стратегической безопасности Британии: «поскольку уния защитит нашу религию, она будет способствовать безопасности, процветанию и миру Британии»[597]. Питмедден, однако же, обращает тоже внимание на взаимные выгоды унии, поскольку, если Англия обеспечит мир своим границам, безопасность со стороны Франции, а также «храбрых воинов для своего флота и армии», то Шотландия «станет не такой легкой добычей для внешних врагов», поскольку «будет защищена [английским] покровительством»[598], не говоря уже об экономических выгодах союза с Англией[599].

Уния, по мнению ее современников, могла решить и постоянно тревожащую и шотландцев, и англичан проблему Хайленда, которую особенно остро воспринимали протестантские священники. Пресвитерианский синод 1703 г. постановил, что «до тех пор, пока там будет процветать чужая культура и язык, земли эти будут опасны для церкви и нации»[600]. Антигэльские настроения, безусловно, уже тогда связывались с поиском новой идентичности, которая могла бы использовать пресвитерианскую идеологию в условиях, когда происходило все большее сближение с Англией, и необходимо было отказываться от «дикого шотландского прошлого» и его современных проявлений. По поводу пережитков дикости Джорж Ридпат писал, что Шотландия сама по себе парламентская республика, но, поскольку ей приходилось вести множество войн, она управлялась военным предводителем, выбираемым из числа вождей (вождь вождей)[601]. Другой его современник, виг-пресвитерианин, который признавал влияние гэльской культуры на собственные представления, писал, подчеркивая демократические тенденции шотландской политической культуры, что некогда существовал совет вождей, который выбирал короля, как это и произошло с Фергюсом I во время конфликта с пиктами[602]. Развивая идею Дж. Бьюканана, он отмечал, что со временем вожди сами стали выбирать себе преемника, и признавал существование коррупции и злоупотреблений в горах Шотландии, из чего делал вывод о различиях в историческом и современном ему Хайленде, которые преодолеваются посредством благотворного влияния с юга[603].

Хотя большая часть шотландцев была лишена возможности играть хоть сколько-либо малую роль в событиях англо-шотландского парламентского объединения, следуя, более или менее послушно, решениям политической элиты, горожане и Эдинбурга, и Глазго, самого динамично развивающегося центра шотландской экономики, составили многоголосый хор протеста, очень нервно воспринимаемого политиками с обеих сторон. Этот факт многими историками расценивается как демократический протест, не услышанный властями, а, значит, свидетельствующий в пользу нелегитимности унии. Однако, очевидно, что демократическое волеизъявление было редкостью в XVIII в., причем не только в Шотландии, но и в подавляющей части Европы, и делать вывод о незаконности унии на этом основании все же нельзя.

Более вероятно, что речь идет о типичных чертах модернизации и первых проявлениях нестабильности, затронувшей все общественные сферы, сопровождающих этот процесс. Тот факт, что модернизация в Шотландии выступала в форме унии, лишившей Шотландию ее традиционных политических легислатур, только обострил эти проявления нестабильности, придав им политическую и националистическую окраску.

Одной из форм антиюнионистского протеста явились петиции. По мнению Дж. Джонса, они дают наиболее полное представление о проявлениях общественного мнения в Шотландии[604]. Петиции, как форма волеизъявления, должны были демонстрировать общественную солидарность, единение всей нации в борьбе за идею, олицетворяющую саму Шотландию и ее прошлое, они имели неограниченное хождение среди противников унии и поддерживающих их политических слоев. Характерно, что петиции практически не использовались проюнионистскими слоями для защиты идеи унии, и парламент не получил ни одной петиции, поддерживающей союз[605].

Однако антиюнионистский протест принимал не только вид мирных петиций. Другой формой проявления недовольства инкорпорацией стали уличные волнения и бунты, которые испытали на себе и Эдинбург, и Глазго, и Дамфриз, и Стирлинг. Парламент, представляющий интересы шотландской элиты, осуществлял мероприятия по подавлению этих движений с октября по декабрь 1706 г. 25 октября здание, где заседали депутаты, подверглось осаде разбушевавшейся толпы, которая «ломилась в дверь», поддерживаемая уличными волнениями. В тот день в выступлениях приняло участие около тысячи человек. Сэр Патрик Джонстон, провост Эдинбурга, был одним из членов парламента, представляющих шотландскую столицу, и не раз обращал внимание парламентариев на опасность подобных выступлений. Разбушевавшаяся эдинбургская толпа, среди которой находились вооруженные чем попало люди, именно провоста, в силу его известности, избрала жертвой своего недовольства и под вечер 25 октября направилась к его дому[606]. О причинах того, почему именно провоста избрали объектом атаки эдинбуржцы, можно только догадываться. Известно лишь, что Джонстон являлся одним из комиссионеров, принимавших участие в обсуждении унии, в этой связи народ, возможно, был движим целью отомстить провосту за его роль в заключении инкорпорации, а, может быть, и изменить его решение в ходе окончательного голосования по унии[607]. Если так, то эта цель была частично достигнута – в итоге, если по первой статье унии Джонстон голосовал «за», то на окончательном голосовании он просто отсутствовал. К слову сказать, другой же член парламента от Эдинбурга, Роберт Ингис, голосовал «против» и по первой статье, и по унии в целом[608].

Д. Дефо, английский журналист, более известный как автор «Робинзона Крузо» и «Роксаны», а в 1706 г. направленный в Шотландию как агитатор в пользу союза и агент секретной службы Роберта Харлея, постоянно отсылал отчеты о положении на севере. Плачущая и вопящая толпа, упоминания о лозунгах типа: «Нет унии, нет унии, английские псы, и тому подобное» – часто встречаются в его корреспонденции[609]. Шотландцы – «черствый, упрямый и ужасный народ», а шотландская «толпа», по его мнению, самое худшее, что доводилось видеть журналисту[610]. Такие характеристики шотландцев, правда, не помешали Дефо уже после унии отправить своего сына учиться в Эдинбургский университет, а самому обзавестись льняной мануфактурой в Шотландии и заниматься торговлей шерстью – факт очень показательный с точки зрения «сращивания» английских и шотландских коммерческих интересов. Крупные антиюнионистские волнения произошли в тот период в Дамфрисе и Киркудбридже и привлекли внимание властей.

В результате народных выступлений правительство было вынуждено ввести в Эдинбург войска, которым было приказано «обеспечить мир» и выступать в качестве «сил парламента»[611]. Это, однако, оказалось малоэффективным средством против нападений на политиков, решающих судьбу союза. 18 ноября толпа атаковала Куинсбери, в результате чего он и его несколько слуг были «избиты, изранены и ограблены»[612]. 29 ноября правительство было вынуждено издать прокламацию против незаконных собраний, которые имели место в Глазго, Киркутбридже и нескольких местах Ланаркшира, ставшего местом одних из наиболее значимых и серьезных выступлений вооруженных шотландцев, которые даже предприняли попытку организации похода на Эдинбург. Издавались