Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

Основа этого проекта, активно поддержанного парламентом Шотландии, была заложена в 1695 г. созданием Компании шотландской торговли с Африкой и Индией и связывалась с надеждами лондонских и эдинбургских купцов на разрушение монополии Английской Ост-индской компании. Во главе предприятия стоял Уильям Патерсон, известный как основатель Банка Шотландии и на протяжении как минимум десятилетия до того делавший неоднократные попытки способствовать продвижению шотландцев на Американском континенте, но на территориях южнее тропиков все предприятия оканчивались провалом. Успех английских начинаний давал надежду многим шотландцам, которые рассчитывали извлечь прибыль из торговли с колониями, и, считая себя «не хуже, чем Англия, Голландия и другие страны Европы», запросили у Вильгельма патент для деятельности на Карибах[587].

Дарьей вызвал немыслимый ажиотаж среди шотландцев, которые устремились «изо всех уголков Королевства в Эдинбург, богатые и бедные, хромые и слепые». Общий капитал предприятия оценивался в 400 тысяч фунтов. Более 2 800 шотландцев рискнули приобрести акции предприятия. Но Дарьей был не только амбициозным экономическим предприятием, «ключом к коммерции», это была еще и кампания, призванная утвердить национальный дух, показать, что «варварский север» способен конкурировать не только с Англией, но и с другими развитыми государствами Европы, нести собственную культуру и создавать свой «универсум», объединяя Японию, Китай и Индию, соединяя Тихий и Атлантический океаны[588]. Поэтому на суда, отправленные в первую экспедицию, помимо тюков с льняным полотном, шерстью и другими продуктами, которыми собирались торговать, было загружено полторы тысячи экземпляров Библии и два ревностных шотландских священника.

Вдохновленные желанием эмулировать английские и голландские колониальные успехи, шотландцы в июле 1698 г. вышли из порта Глазго с приказом «высадиться в бухте Дарьена и осваивать материк и остров»[589]. Аналогичная экспедиция была снаряжена и годом позже. Однако же две военных эскадры, посланные против Шотландии в 1698 и 1699 гг., положили конец колонизационным попыткам. Из 13 судов, вышедших из доков Шотландии, обратно вернулось только три – остальные погибли либо в море, либо в сражениях, а одно, «Ветвь Оливы», сгорело, когда лежало в дрейфе в открытом океане[590]. Территории, на которые претендовали шотландцы, уже были объектом пристального внимания испанцев, а Вильгельм, для которого союз с Мадридом был частью его антифранцузской стратегии, не решился вмешиваться и урезонивать испанских коммерсантов. К тому же агенты Ост-индской компании, занимавшие прочное положение при английском дворе, также, очевидно, сыграли в этом решении свою роль. То, что не доделали испанцы, довершили тропические болезни и непродуманные шотландские мероприятия.

Дарьенская авантюра и ее печальный итог свидетельствуют о нескольких тенденциях развития шотландской экономики XVII в. С одной стороны, очевиден экономический рост второй половины века, который позволил сформировать немалый капитал для заморского предприятия. С другой, большая часть экономики страны была связана с английскими производителями и купцами, и, в категориях англо-шотландской дихотомии, шотландцы выглядели как сторона, «догоняющая» своего южного соседа. Провал Дарьена, по мнению К. Уотли, это, в первую очередь, показатель кризиса экономики[591].

Как бы то ни было, в крушении были обвинены англичане. Шотландия потеряла капитал в размере ста пятидесяти трех тысяч фунтов. Это привело к осознанию, что экономическая и геополитическая ситуация, создавшаяся на мировых рынках, делает очень проблематичным независимое самостоятельное процветание страны, чьи амбиции резко стали снижаться, а вместе с тем росло убеждение, что для успешного участия в торговле шотландским купцам необходима английская помощь. Отчужденная от Англии, разделенная внутри себя и повергнутая в бедность, экономика Шотландии являла собой жалкое зрелище. И все это на фоне скорее невольного, чем осознанного, сближения Шотландии и Франции[592]. Все более и более зрело убеждение, что шотландская независимость является, скорее, мифом, некой идеей, разрыв которой с реальностью год от года все увеличивался. Идея сохранения политического status-quo была уже нежизнеспособной.

Голод 1696 г., в результате которого пятая часть шотландского населения была обречена на то, чтобы просить подаяние, привел к тому, что многие верили в некое проклятие, обрушившееся на страну за ее грехи. «Неслыханные мучения терпели мы на протяжении семи лет, – пишет Патрик Уокер, – каковых не случалось прежде, и не было ранее таких зим и лет, когда бы урожай бывал столь скуден, а жар светила ничто не умеряло, и потому наблюдался немалый падеж домашнего скота, крылатой дичи и даже насекомых, так что едва ли можно было увидеть лягушку или овода… И во многих городах и деревнях смерть собирала свою подать, у людей отнимались руки и ноги, когда трудились они на стуже и в снегу, и многие просто падали и уже не вставали, а плоды гнили на земле, и не было от них пользы ни человеку, ни зверю, да и цвет у них был нездоровый»[593]. Экономический кризис в Шотландии, даже на фоне сложного для Европы в целом XVII столетия, был тем более ощутим, что королевство не обладало значительными природными ресурсами для его преодоления. И это, бесспорно, было фактором сближения.

В первые годы XVIII в. существовали две тенденции в оценке англошотландского объединения. С одной стороны, экономический кризис 1690-х гг., казалось бы, свидетельствовал в пользу союза. Но, с другой – взаимное недоверие, англо-шотландское противостояние порой в эти годы достигало даже уровня середины XVII в., когда т. н. кромвелевское завоевание раскололо страну на две части. Уже к концу 1705 г. в работе парламента сложилась устойчивая группа депутатов, которые открыто высказывали поддержку унии[594]. Это был путь к «шотландской гибели», путь, который станет известен в 1714 г., когда один из наиболее видных противников объединения опубликует свои воспоминания под названием «Шотландская гибель», где впервые приведет аргументы в пользу того, что шотландские парламентарии были «проданы и куплены за английское золото»[595].

Интеллектуальные дискуссии, сопровождавшие подготовку, подписание и обнародование парламентской унии 1707 г. не менее важны, чем ее политические, международные или экономические аспекты. Тем более они значимы, что именно интеллектуалы, публицисты, историки, писатели и художники создавали тот образ союза, который затем уже во второй половине XVIII и в начале XIX в. тиражировался в массовое сознание, формируя национальную шотландскую идентичность. Аргументы, приводимые сторонниками заключения союза 1707 г., были самыми различными и включали как религиозные идеи, так и политические факторы.

Интересы Британской стратегической безопасности выразил в своих памфлетах Уильям Сеттон Питмедден (1673–1744 гг.), памфлетер с четко выраженной юнионистской позицией. Сеттон Питмедден был депутатом от графства Абердин в последнем шотландском парламенте 1703–1707 гг. и одним из тех комиссионеров, которые представляли шотландскую сторону на переговорах по унии. Будучи членом т. н. «дворцовой» партии, он в значительной степени