Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

листовки с призывом к народу объединиться и, взяв оружие, амуницию и провизию, отправиться маршем в Эдинбург «на осаду парламента»[613]. Подобные призывы раздавались и в соседних приходах, где в письмах указывалось, что необходимо явиться «с запасом продуктов на десять дней»[614]. Гражданские и военные силы Британии были приведены в полную готовность, для того чтобы отражать «открытое нападение и волнения врагов и откровенных бунтовщиков против нас и нашего правительства»[615].

30 ноября был издан Акт против сборов, запрещавший собрания вооруженных людей без предварительного уведомления и разрешения. Процесс дальнейшего обеспечения государственной безопасности был продолжен 27 декабря оглашением дополнительных актов. В течение зимы шквал петиций против инкорпорации лишь нарастал, и шотландский парламент вынужден был их рассматривать, но ширящиеся волнения, очевидно, серьезно беспокоили депутатов. В то время, когда парламентарии голосовали по первой статье (наиболее принципиальной), среди оппозиции сложился план восстания вооруженных камеронцев и представителей других хайлендерских кланов, общей численностью от семи до восьми тысяч человек. Парламентариев не могли не беспокоить эти проявления недовольства, поскольку слишком живы были еще в памяти эдинбургские волнения 1648 г., когда вооруженная толпа осаждала Эдинбург в течение нескольких дней. В то же время среди парламентариев находились те, кто считал меры по обеспечению безопасности, предпринимаемые правительством, излишними и выступал против Акта о сборах. Среди шестидесяти двух парламентариев, голосовавших против Акта, все же принятого большинством голосов, было семнадцать представителей знати, двадцать девять – графств, шестнадцать человек представляли города[616].

Предпринимались и локальные мероприятия, должные обеспечить порядок в отдельных городах. В частности, в Глазго 18 ноября 1706 г. было принято решение о введении ряда мер. Во-первых, основывались отряды милиции из торговцев и купцов, которые должны были обеспечивать порядок в городе. Дежурство начиналось в три часа дня и продолжалось в течение суток, после чего на смену приходили новые отряды – общественный контроль, таким образом, осуществлялся как днем, так и ночью. Во-вторых, всем «женщинам, мальчикам и юношам, а также слугам» запрещалось появляться на улицах после наступления темноты. Глава каждого домохозяйства был ответственен за поведение всех его домочадцев, которые будут замечены в нарушении общественного порядка. Главы всех семей, как и «частных и общественных домов» были обязаны сообщить капитану охраны (милиции) обо всем «необычном в их домах» до десяти часов вечера. Кроме того, двести драгунов были посланы в Глазго для обеспечения общественного порядка[617].

Продолжал народ активно проявлять свое недовольство и тогда, когда в январе 1707 г. статьи унии были ратифицированы шотландским парламентом. В феврале размах волнений был столь велик, что, опасаясь за свою жизнь, политики и придворные приняли решение отменить празднованье дня рождения королевы, которое обычно проходило с размахом и превращалось, как правило, в карнавал[618]. С некоторым облегчением политики вздохнули лишь пару месяцев спустя, когда стали приходить сведения, возможно, не совсем верные, что «народ начинает говорить об унии лучше, чем до этого», и «только солдаты» и их «рыдающие по ним» жены, которые не желают отпускать своих мужей за море, составляют основу для беспокойства.

В протесте 1705–1707 гг. удивительным образом переплелись и представления о шотландском прошлом, и политические интересы, и патронажные практики. В этой связи очень сложно определить характер этого движения – национальный, политический или экономический. Бесспорно, что протест стал народной реакцией против заключения унии. Но внимание привлекает тот факт, что редко встречаются сведения о том, что шотландцы не приемлют унию. Скорее же, настроения протестующих, как в форме петиций, так и бунтов, колебались между двумя состояниями. С одной стороны, очевидно осознание неизбежности происходящего, неотвратимости союза, а потому стремление максимально снизить его отрицательные последствия, а, с другой, нежелание реализовать этот союз в форме унии-инкорпорации. Последнее может объяснить тот факт, что именно в день голосования по первой статье унии, утверждавшей союз в форме инкорпорации, происходили наиболее ожесточенные столкновения.

Интересно, что спустя несколько месяцев после того, как уния была введена в действие, то есть уже летом 1707 г., большая часть волнений стихла, и на протяжении полутора десятилетий в Шотландии установилось спокойствие, изредка нарушаемое незначительными вспышками городского недовольства. И только в начале 1720 г. XVIII в. по стране вновь прокатилась волна протестов. Историки, как правило, ставят выступления 1705–1706 гг. и волнения начала 1720 г. в один ряд, однако, думается, что, с точки зрения отношения к унии, разница между этими двумя периодами выступлений существует.

Столкнувшись с таким проявлением протеста, власти и в Эдинбурге, и в Лондоне не склонны были занижать его опасность, для них это была не просто потасовка, но серьезное восстание, бунт, криминальный прецедент, который угрожал спокойствию королевства, законам, которые принимались для его развития. Стражам порядка было приказано наказать «наиболее активных» бунтовщиков, «в пример другим». Количество членов Высшего суда юстиции было расширено, началась выездная сессия, в то время как предшествующая завершилась лишь в августе.

Подобные бунты не были редкостью в истории Европы XVIII в., и особенно до середины столетия целая их серия случилась и в Англии, и во Франции. Состав участников варьировался, но в среднем 46 % всех участников были ремесленниками, 9 % – квалифицированными рабочими (шахтерами, солеварами), 45 % – слугами и рабочими, статус И. 5 % определить не удается, наименьшая часть – рыбаки, те, кто добывал себе средства для жизни в море[619]. Таким образом, казалось бы, характер восстания определить не сложно – раз большая часть выступавших были ремесленники, то волнения носят очевидно социальный характер. Следуя этой логике, Крис Уотли характеризует эти выступления как «продуктовые бунты». Однако вопрос осложняется тем, что выступавшие активно использовали националистическую и антиюнионистскую риторику, что, очевидно, дает некоторым основание относить их к национальным движениям

Современные историки описывают народные выступления раннего Нового времени либо в категориях столкновения «старых» и «новых» форм регулирования экономических отношений, что подразумевает анализ хозяйственных, социальных и политических процессов «долгого» XVIII столетия[620], либо, как это делает Н. 3. Дэвис, акцентируют внимание на их символический стороне бунтов. В этой связи шотландская экономика и города, которые стали традиционным объектом изучения историков[621], должны быть поставлены в контекст политических процессов до и после унии 1707 г. – Шотландия все же не совсем классический пример раннемодерного европейского государства. Более того, в этом контексте события 1720 г. могут рассматриваться как проявление модернизационного кризиса, а также как этап экономического развития Шотландии, который являлся частью процесса интеграции.

Подобная точка зрения поддерживается представителями так называемой «моральной экономики», которые предложили свое объяснение продуктовым бунтам XVIII в. Как пишет К. Боутон в своем исследовании, посвященном парижским продуктовым бунтам 1775 г., историк должен «учитывать различные