Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

ведьмой, наносящей соседям вред. Шотландский фольклор содержал пагубную для многих обвиненных ведьм комбинацию образа феи и образа колдуньи. В результате шотландцы возлагали ответственность за неудачу на фей, но подразумевали ведьм, живущих по соседству. Допрашиваемые подозреваемые часто оказывались носителями волшебных верований, рассматриваемых элитой в качестве демонических, и феи, таким образом, облегчали охоту ведьмы.

Образ феи, бытовавший в Шотландии, возможно, настраивал скептически мыслящую традиционную элиту в отношении ведовских обвинений. Зная, что крестьяне разделяли суеверия, шотландские интеллектуалы отрицали колдовство как подобное заблуждение. В европейском контексте это подтверждается «епископским каноном», средневековым законом против верований, согласно которым женщины могли по ночам летать вместе с Дианой, что рассматривалось не как колдовство, но как заблуждение веры[568]. Практическое значение «Епископского канона» заключалось в том, что средневековые элиты не могли преследовать в судебном порядке ведьм. В Шотландии XIII в. также зафиксированы, по крайней мере, два случая несчастий, приписываемых волшебным существам, вероятно, аналогичным ведьмам[569]. Колдовские верования были необычно живучи, находясь, тем не менее, в постоянном изменении.

В целом действительно складывается впечатление, что охота на ведьм в Шотландии может быть объяснена тремя факторами – правом, политикой и религией. Хотя это и не отрицает важности социальных и экономических процессов, которые в значительной степени обуславливали обвинения в ведовстве со стороны соседей. Гендерный фактор в преследовании ведьм также не может быть исключен. Вместе с тем, различия между английским и шотландским обществами, за исключением кельтских окраин Шотландии, где количество преследуемых ведьм было неизмеримо мало, не столь значительно сказывались на феномене ведовства. В этой же степени и экономическое развитие Шотландии, чьи жизненные стандарты отличались от английских, не могут объяснить разницу в степени интенсивности преследования ведьм. Обе части Британии испытывали на себе инфляцию, низкий жизненный уровень беднейшего населения, спорадический голод, с неизменностью возвращавшийся на протяжении всей Новой истории. Не было совпадением и то, что в период 1590-х гг. и Англия, и Шотландия пережили голод, равного которому не было на протяжении нескольких столетий, что привело к всплеску активности преследования ведьм в обоих королевствах, породив на севере ведовскую панику 1597 г.[570] Подобные корреляции между уровнем экономического состояния и интенсивностью преследования ведьм были отмечены повсюду в Европе. Гендерные различия также были несущественны, если не брать в расчет Хайленд, а попытки объяснить более высокий уровень преследования ведьм в Шотландии особой ролью женщин противоречат тем фактам, что процент женщин-ведьм по сравнению с мужчинами в Англии был выше, чем в Шотландии[571]. Все это, вероятно, и обуславливает роль различий в криминальной процедуре, политических отношениях, в том числе и на местном, и национальном уровнях, а также в степени нетерпимости священников. Правовые отличия носили структурный характер, политические – имели корни в системе управления, а религиозные – были частью разницы культур. Их сочетание и породило в Шотландии около полутора тысяч женщин, обвиненных в ведовстве.

Но наиболее, вероятно, важно, что расцвет преследований ведьм в Шотландии пришелся на период трансформации национальной идентичности, ядро которой в Шотландии XVII в. было связано с реформированной церквью. Протестантская церковь действительно играла определяющую роль для формирования национальной идентичности, а тот факт, что гонения на ведьм в значительной степени определялись религиозным фактором, ставил ведовские преследования в один ряд с формированием единой национальной культуры и устранением всех препятствий, возникающих на этом пути.

При этом, вероятно, особенностью новой идентичности было и то, что инициатива всех трансформаций, равно, как и контроль за соблюдением новых правил, находились в руках местных церковных сессий. Им же принадлежала и основная роль в инициировании гонений на ведьм. Люди, входившие в состав этих сессий, были хорошо знакомы с особенностью местной жизни и населением приходов, а, значит, со всем комплексом противоречий, возникающих в локальных общинах. Разбирая конфликты, одна часть из которых имела хозяйственные корни, другая несла персональную окраску, и многие из них воплощались в преследования ведьм, местные церковные власти были заинтересованы в умиротворении общин, в создании общего культурного поля с одинаковым набором символов, обозначающих хорошее и плохое, черное и белое, божественное и демоническое. Это одновременно означало и конструирование общей культуры и общей идентичности.

В результате шотландская национальная идентичность была собрана из множества локальных, разделенных естественными и человеческими границами, но имеющих общее смысловое поле. В сражениях за формирование общего пространства культуры необходимо было четко разграничить свое и чужое, и поэтому вопрос о соответствии общинным правилам был жизненно важен как для локальных, так и для национальных сообществ. Именно поэтому ведовские охоты, по сути ставшие преследованием тех, кто не соответствовал общинным правилам, в основе своей были борьбой за национальную идентичность.

Часть II

Долгий XVIII век Шотландии

Глава 1

Парламентская уния 1707 г.: надежды и разочарования

В 1705 г. из Лондона в Эдинбург был послан правительственный агент, в задачи которого входило изучение настроений на Севере. Помимо информирования английских властей, он должен был, встречаясь с людьми, убеждать их принять союз с Англией. В одном из посланий агент отметил: «Я пробыл там недолго, но услышал громкий шум и, выглянув наружу, увидел, что по Хай-стрит движется огромная толпа, и барабанщик впереди, и все они вопят и кричат, что Шотландия должна быть заодно. Никакой унии! Никакой унии! Английские собаки – и тому подобное»[572]. Удивлению англичанина не было предела. Звали агента Даниэль Дефо.

* * *

Сегодня мало кто оспорит тот факт, что, начиная с рубежа XVII–XVIII вв., юнионизм является доминирующей политической идеологией в Шотландии. Хотя и нелегко утверждающееся, это направление интеллектуальной жизни постепенно завоевывало себе признание, определяя не только область англо-шотландских отношений, но и многие другие сферы жизни северо-британского общества, имея при этом немалую важность и для остальной Британии. Однако столь же верно и то, что истоки этого интеллектуального течения не столь просты и находятся в гораздо более ранних исторических слоях, чем даже сама уния 1707 г., объединившая Англию и Шотландию. И не только потому, что реализация парламентского союза протекала довольно противоречиво и на протяжении полувека после объединения постоянно подвергалась проверке на прочность, чему свидетельством антиуниатские и антиганноверские движения первой полвины XVIII в. Еще более противоречиво интеграция проходила на уровне сознания – и элитарного, и массового, порождая многочисленные дискуссии.

В последние годы, главным образом, в британской историографии уния 1707 г. подвергается пересмотру, который вызван как внешними факторами (трехсотлетний юбилей союза, современные проблемы, связанные с поиском шотландской идентичности, подготовка к референдуму 2014 г., и т. д.),