Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов

в исламском мире только усилила бы это чувство. Без сомнения, интересна возможная связь, которую анализирует Ева Лапьедра[799], между репрессивной политикой с христианами халифа Багдада аль-Мутаваккиля и движением добровольных мучеников, параллель, которая является несуществующей из-за отсутствия доказательств.

Со своей стороны, Купе[800] считает, что происхождение этих событий связано с опасениями радикальных христиан, что число обращений в ислам растет и что все больше христиан будет арабизировано, опасения, которые становились реальностью. Фернандес Феликс[801], в своем анализе «Утбийи» и с этой точки зрения разработки и конфигурации границ между общинами, указывает, что Евлогио и Альваро де Кордова своим отношением и писаниями не сделали ничего, кроме отстаивания границ своей идентичности, которые, считается, уходят своими корнями в христианство и латинскую культуру.

Монферрер Сала[802] интерпретирует движение мученичества больше как «идейно-текстуальный ресурс», чем как историческую реальность[803], видя в этих христианских писателях реакцию против арабизации[804] и принятия исламских практик их единоверцами, разрабатывая речи, в которых делается защита латыни как священного языка любой ценой, а арабский подвергается нападкам как язык антихриста. По мнению французского исследователя, мы окажемся перед точкой заражения, из которой начался неумолимый упадок андалузского христианства.

Другая причинная теория – это теория, которая рассматривает движение за добровольное мученичество как элитарное, а не популярное явление. Такие авторы, как Манзано Морено[805] или Асьен Альманса[806], защищают этот тезис, утверждая, что Святой Евлогий происходил из благородной семьи, и, судя по описаниям других мучеников, данным кордовским священнослужителем, кажется, что большинство из них были видными членами кордовского христианского сообщества.

В условиях растущей арабизации и исламизации происходил далеко идущий процесс, который подрывал основы их власти, вызывая постепенную потерю социального контроля со стороны этих групп, привыкших жертвовать церкви, создавая монашеские владения в руках родственников и тем самым устанавливая определенную аристократическую власть.

Кроме того, тяжесть налогов напрямую угрожала их активам, а отказ в доступе к руководству администрации заставлял их терять свое социальное положение. Таким образом, охваченные ситуацией, члены этой мосарабской элиты совершили эти преступления и восстания[807].

Христиане в исламской перспективе

В этом последнем разделе, прежде чем делать выводы, мы остановимся, чтобы прокомментировать серию работ, которые с разных точек зрения подходят к конечной цели направления исследований, которое мы собираемся начать с этой работы: изучение идеологической конструкции, дискурс о христианах, разработанный андалузским исламом. Мы начнем с серии работ и статей, которые поднимают вопрос об идеологии и восприятии андалузского ислама христианами с разных сторон[808].

В первую очередь стоит выделить интересную работу Монтгомери Ватта[809], которая начинается с анализа образа последователей Иисуса в Коране. Предполагая, что божественное откровение пророку обусловлено языком и образом мышления пророка и его получателей, автор считает, что восприятие христианства в Коране неадекватно, например по отношению к византийскому богословию.

Но тогда следовало бы задаться вопросом, было ли это адекватной концепцией по отношению к христианам, с которыми Мухаммед контактировал. Автор считает, что у них недостаточно данных, поэтому следует предположить, что они есть. Восприятие христиан и евреев – это в основном восприятие получателей божественного откровения, людей Книги, с доктринами, подобными доктринам Корана, но которые каким-то образом отклонились от первоначальной чистоты.

Все другие уничижительные взгляды – это более поздние интерпретации, которые мусульманские религиозные деятели сделали после завоевания Сирии, когда началась исламо-христианская полемика. Цель состояла в том, чтобы противостоять аргументам христианских полемистов. Одна из этих разработок, наиболее важная, состоит в том, чтобы подтвердить, что в определенный момент и евреи, и христиане исказили и изменили свои Священные Писания.

И в Aль-Андалусе также были такие интерпретации, и даже, как говорит Ватт, иногда более радикальные, как в случае с Ибн Хазмом, для которого был искажен весь текст. По мнению исследователя, кордовский автор в своей книге «Китаб аль-Фисал» не претендует на то, чтобы знать больше о христианстве, а защищает ислам. Развивая те интерпретации, которые мусульманские авторы делают о восприятии христианства в Коране, мы можем проанализировать идеологию, окружавшую христиан из различных средневековых исламских обществ, включая Аль-Андалус. Несомненно, еще одной важной работой является вышеупомянутое терминологическое и историческое исследование образа христиан Евы Лапьедры, которое имеют андалузские мусульмане[810].

Автор работает с исламско-андалузской хронологической областью, в которую не только включены христиане, но и занимают весьма актуальное место в нем. Это исследование, включающее шестнадцать терминов, объединяет все эпитеты, составляющие образ «другого», и анализирует их по отношению ко всем андалузским хроникам. Упомянутый анализ, заключенный в общую область семиотики, включает для каждого термина филологический анализ, разделенный на морфологический, семантический и прагматический, последний включает появление слова в Коране, его идеологический контекст и его использование в хрониках.

Как мы уже комментировали ранее, автор предлагает перегруппировать термины в пять разделов: термины отчуждения, религиозные, юридические, военно-богословские и географические термины. По словам Лапьедры, наиболее часто употребляемый эпитет – «адув / адув Аллах» (враг – враг Бога). Рассматривая этот термин, автор утверждает, что агрессивность по отношению к «другому», христианину, пропорциональна степени идеологизации политической власти мусульман, что особенно характерно для Омейядского халифата.

В этом смысле центральная власть Омейядов формируется или определяется частично ее оппозицией «другим» извне. Вся пространственная организация, которая очень четко проецируется в описании событий, описывающих политику Омейядского халифата, имеет в виду христианина как врага. В целом, заключает исследователь, летописная терминология, относящаяся к христианам, в основном не меняется при переходе от одного летописца к другому, несмотря на некоторые исключения. Кроме того, влияние Корана огромно: из шестнадцати терминов четырнадцать прямо или косвенно присутствуют в тексте Корана.

В другой статье, которая следует той же линии терминологического исследования[811], Лапьедра указывает, что идеологическая вселенная арабо-исламской культуры определяется двуглавым персонажем. В средние века этот персонаж выражает сущностную идентичность «я», араба и мусульманина, и «другого», неарабского и немусульманского. Таким образом, мы видим всеобъемлющее восприятие, включающее в себя религиозный и культурно-антропологический критерии.

Марибель Фиерро в своем анализе маршрутов исключения в Аль-Андалусе[812] делает вывод, что выражение «быть христианином» использовалось главным образом как оскорбление правителей, заключивших союзы с христианским врагом. И дело в том, что сторонники триединства играли важную роль во внутренней борьбе между мусульманами, поскольку их союз требовался противоборствующими сторонами.

Это означает, что в хрониках, которые дают нам точку зрения центральной власти, распространенным способом нападения на мусульманских повстанцев является указание на их союз с христианами. В этом же смысле Линда Джонс[813] позиционирует себя по отношению к идеологии Альмохадов. Онa использует концепцию «бинарных противоположностей»,