Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

два друга собирают информацию, сортируют её и анализируют. «Невеста идёт, невеста идёт, язык у неё, что пест», – говорят острые на язык татары. «Этап идёт, этап идёт, два друга, Песин и Шапиро, всюду успевают!» Назавтра по зоне: «Песин сказал то, Песин сказал сё!» – побегут тёплые волны добрых новостей. «А Шапиро по-другому думает…», – обнаружатся и возразят оппоненты. Песин и Шапиро – это и радио нашей зоны, и её пресса! Даже случайно попавший в руки клочок газеты для них источник информации, из двух слов сделают три, из трёх – пять. Им верят, арестант должен жить с верой, и яростные бандеровцы, и сдержанные литовцы, и готовые вспыхнуть по любому поводу кавказцы верят им. Такие отношения на зоне редко зарождаются.

Авторитет Столярова подорван. Майор хоть и бойкий на язык, но в работе вялый, ленивый, трудится из-под палки. Среди нас и без майора полно филонов, «лежачих камней», у майора на такие привилегии прав нет. Молодой, здоровый… Покажи себя в работе, «упирайся рогами!», потом видно будет! Еврея гоняют из одной бригады в другую. Майор – птица гордая, его ругают – а он молчит, прогоняют – уходит, никому не жалуется, пока из одного согнанного места до другого доберётся, месяц проходит. В акстасской зоне пятьдесят – шестьдесят бригад, пока майор всех обойдёт, глядишь, и срок закончится. Кто-то, сжалившись над майором, из уважения к его без умолку трещащему языку, время от времени кладёт его в санчасть. Однако каким бы ни был хитрым Столяров, ему не удалось сыскать такого доверия, какое было у Песина и Шапиро. И бандеровцы, и все остальные ценили профессоров больше, чем майора!

На клич: «Этап пришёл!» – я тоже вскакиваю и бегу встречать. Жду, не прибудет ли кто-нибудь из земляков, из татар… Распахнулись ворота, конвой спешит, торопит арестантов, зона Актаса поглощает вновь прибывших. О боже! Видел я и большие этапы, и маленькие, и сплошь состоящие из уголовников наблюдал, но такого киселя ещё не попадалось. Если любого из этой колонны встретишь лунной ночью, то невольно испугаешься, решив, что это покойники восстали из могил. Обезножившие после долгого путешествия в кузове машины арестанты плетутся, держась друг за друга, задние подталкивают впереди идущих, лица пасмурно-серые, заросшие, одежда потрёпанная, заплатка на заплатке…

Если этап едет издалека, то в плотно набитый арестантами кузов заводят выхлопной газ. Это делают для того, чтобы арестанты дурели, не могли думать о побеге, не поднимали шума. Чем дольше едут, тем сильнее у отравленных газом арестантов мучительные приступы головокружения и рвоты. Я поначалу так и подумал было, что этих привезли издалека, но, приглядевшись, понял – старики! Двести пятьдесят призраков, выдернув с предсмертного одра, воткнули в рабочую зону. Что-то изменилось в этой стране. Теперь и преисподнюю Спасска начали ощипывать! Воды КГБ пересыхают: приток арестантов с воли уменьшился! Разлетевшись по сусекам, принялись отчаянно скрести «рабсилу»! Латать дырявый мешок взялись чекисты!

ППЧ объяла чёрная печаль. Куда пристроить эти привидения? Спустить в заводской карьер? Поставить возле прессов? Согнать в шахту рубить вертикальный ствол? Или, отдав в объятия ветров, отправить на стройку?..

Многих распределили поближе к теплу – на кирпичный завод. С приходом старческого этапа жизнь местной возрастной шатии-братии стала в два раза хуже. Даже выполнявшего различную нетяжёлую работу, в основном убиравшегося на зоне Ноя Борисовича Окуня… перевели в прессовый цех! Из Караганды приехала проверка и «положила глаз» на формуляр Окуня. Прочитав имевшееся там предписание «использовать на особо тяжёлых работах», Бог ты мой, ох и разбушевались проверяющие, ох и взъерепенились, когда узнали, что ветхий семидесятилетний старик ничего тяжелее метлы не поднимает! Кому-то, наверное, и выговор влепили! Советская власть любит это дело, выговор – незаменимое оружие социализма!

Когда в цех добавили пять-шесть стариков, бригадир и без того тяжелейшего производства, ценой неимоверных усилий еле-еле выполнявший план, отказался от должности. Начальник ППЧ Фунтиков после нескольких неудачных попыток взять бригадира на испуг в конце концов отправляет того на пять суток в БУР. Короче говоря, бригадира после этого никто в зоне больше не видел, признав виновным, «украсив» сопроводительный формуляр чёрной меткой «Бунтовщик», его отправили из Актаса.

Не знаю, чья это была инициатива, точной даты и мелких подробностей тоже не помню, в общем, в один из дней меня позвали в ППЧ и уведомили о назначении бригадиром в прессовый цех. Сейчас вот думаю-прикидываю, не с подачи ли заместителя бригадира, бандеровца Николая Дария это произошло. Почему я согласился, хотелось быть подальше от наводящего ужас на весь карьер Ревякина, что ли, не помню, хоть убейте, не помню.

Я вывожу бригаду на работу. Бригадир! Жуть, украинцы называют меня: «Пан бригадир!»

Угрюмый, худой, болезненного вида, не скидывающий с плеч даже в самые жаркие дни заношенную до дыр шубу начальник цеха Сергеев, грузный, пьяно шатающийся даже в трезвом виде Григорьев, зорко присматривающий за арестантами наполовину русский, наполовину казах, с жёлтыми лопатообразными зубами, желтолицый, с неизменным вонючим бычком во рту Ундасинов встретили меня хорошо, во всяком случае мне так показалось. Упрятав дополнительную рабочую силу – стариков в чёрной пыли и сизом газовом тумане цеха, захожу в небольшой чуланчик, кабинет руководства. Что делать, куда пристроить этих несчастных старцев? А они… один из них командовал полком, другой инженер-конструктор, третий лётчик-испытатель… Тюрьма их состарила и обескровила! Влажными от слёз глазами смотрят на меня: «Мы понимаем, куда попали, однако просим вас лишь об одном, пожалуйста, помогите нам, не возвращайте в Спасск! Там нас ничего, кроме мучительной смерти, не ждёт!»

Николай Дарий развёл старых рабочих по местам, пресс с гулом и шипением принялся перемешивать глину и нарезать кирпичи. А я, собрав новичков, побрёл по цеху, заглядывая то к одним, то к другим, и нигде не скрывал своего состояния: «Похоже, ошибся я! Не нужно мне было браться за эту работу!» – открыто делился я мучившим меня сомнением. И вдруг один изнурённый старик, инженер, говорит, обращаясь ко мне: «Вам, бригадир, велел передать привет Хуродзе!» «Он жив?» – спрашиваю, просияв от радости. «Жив. Его тоже чуть не погнали по этапу», – отвечает инженер. «Постарайтесь уж, бригадир!» – повторил он.

Григорьеву и Сергееву спасибо – не стали со мной в игры играть, чётко сказали: «Мы, вольняшки, не занимаемся расстановкой людей по рабочим местам, это полностью твоя забота!» Значит, рухнула моя надежда на лёгкую жизнь за их широкими спинами!

Лежу себе на топчане, пародия на бригадира, ресницы тяжёлые от мыслей. Стыдно за свою беспомощность. Бог свидетель, может, и не настолько сильно я