Давайте помолимся! (сборник) - Аяз Мирсаидович Гилязов

С куплетистами

Отпевали невесту мою…

Я не плачу, нет, не плачу –

Я тоже пою…

Долгие годы мы жили бок о бок с Ростиславом Ивановичем, не могу сказать, что я был его единственным другом, нет, такого не было. Илечко тесно общался и с Абдуллой Али-казы, и с Сергеем Курским.

Летом 1990 года я отправился в Караганду. Обратился в местное отделение КГБ. Цель – посмотреть не то что тюремные дела, они остаются там, где был вынесен приговор, а простые формуляры троих арестантов: Ростислава Ивановича Илечко, Абдуллы Али-казы и Александра Васильевича Мерзленкова. Со мной даже разговаривать не стали, про «дали посмотреть» и речи нет. Уже на обратной дороге мои попутчики по купе, счастливые немцы, с истинно русским весельем навсегда уезжающие в Германию, посоветовав: «Надо в лагерь Долинки съездить! Может быть, формуляры свезли именно туда?» – приободрили меня.

Илечко часто с упрёком уговаривал меня: «Изучай как следует английский язык, иностранные языки когда-нибудь да понадобятся!»… «Мир изменится!» – обнадёживал он.

Знаю, ещё наши мудрецы говорили: «Дөнья – куласа, бер әйләнә, бер баса!» Смысл этой мудрости в том, что в жизни всё бывает, она, как колесо, крутится-вертится, катится-бежит, и никто не знает, куда она может завести.

К великому сожалению и глубокому стыду, не хватило мне стойкости, а может, лень во всём виновата, хотя вроде бы и учебниками английского я запасся и даже пробовал их читать, однако же усердно, неуступчиво, страстно, вкладывая всю душу, уверенно подстёгивая себя: «смогу, сделаю!», изучить английский мне не удалось!.. У нас, татар, есть слабость в этом направлении, есть. Ну, кто из нас сколько иностранных языков знает?.. Вот то-то и оно…

В свой день и час умер Сталин, нам, политическим заключённым, стали выплачивать небольшие зарплаты. На зоне открыли ларёк. Там продавали хлеб, манную крупу, изредка масло и сахар. Ростислав Иванович за четыре дня умял шестнадцать буханок хлеба… Что поделаешь, на чай и сахар денег у него не хватало, наверное… «Детей своих обязательно обучи иностранным языкам!» – говорил он. Этот его наказ я исполнил: все трое сыновей знают английский и немецкий. Старший сын Искандер читал доклады на немецком языке на конференциях в Италии и Германии, знакомил иностранных учёных с Татарстаном. Ах, если бы мы могли общаться с Илечко в последние годы!.. Он бы смог лично почувствовать мою к нему безграничную, незабываемую благодарность!

13

Ведь где-то есть простая жизнь и свет, –

Прозрачный, тёплый и весёлый…

Анна Ахматова134

21 февраля 1989 года еду поездом из Москвы в Минск. В местечко Ислочь, в дом творчества. Родные края известного, любимого мной писателя Василя Быкова. Еду туда впервые. Ранняя весна на обоих плечах принесла дожди. В Казани лило, в Москве топило, на душе грустно, то одежда насквозь промокнет, то в ботинки вода натечёт.

Кислотные, ядовитые дожди в считанные дни разъедают обувь! Поторопить бы поезд, подцепить к вялому тепловозу парочку пристяжных лошадей! И пусть бы они скакали себе к неведомому мне Западу!..

В дороге я плохо сплю, вроде бы забываюсь на некоторое время и, вздрогнув, опять просыпаюсь. По-настоящему завидую попутчикам, едущим в одном со мной купе: глубоко, с хозяйской основательностью проваливаются они в сладкий сон, причмокивая, шумно выдыхая и присвистывая носами, издавая некоторые иные звуки. Долго провозившись, наминая подушку, сорок раз поправляя матрас и одеяло в поисках удобной позы, я решил сесть. Мой сон, не помещаясь в закрытое купе, куда-то улетучился, неведомая сила вывела меня в коридор. Поезд стоит. Выхожу. Из ярко освещённого пустого коридора смотрю на улицу. На перроне тоже ни души, поднимаю глаза и прямо напротив, как будто бы специально для того, чтобы я прочитал, вижу большую, аршинными буквами сделанную надпись «Смоленск». Какой же я дурак-то, даже не соизволил подумать, что дорога в Минск пройдёт через Смоленск! Отягощённый моими раздумьями, воспоминаниями поезд тяжело, натужно тронулся, долго подрагивал, не в силах разогнаться, а разогнавшись, ещё долго, как мне показалось, промучился, взбираясь на гору моей печали. Огромные буквы «Смоленск», покачиваясь, то увеличиваясь, то уменьшаясь, стояли перед моими глазами. Когда я настороженно смотрел на тяжёлую ночную жизнь мокнущего под дождём вокзала, на его едва теплящиеся огни, дождь лениво моросил, а сейчас он зарядил с новой силой. Грустное, видавшее виды стекло коридорного окна покрылось росчерками слёз рано пришедшей весны. Сам я вроде бы не плакал, вот только душа, устав от навалившихся за последние годы проблем, откопав и подняв со дна, оживив многие воспоминания, потихоньку непрерывно источала из каких-то своих, неведомых глубин грустные всхлипы. Если тебя, оставшегося в одиночестве пассажира поезда, накроет лавина печальных мыслей, то не думай, что сможешь быстро от них избавиться. Грустные раздумья – это, в сущности говоря, езда по кривой дороге, сложившись со скоростью вагона, эти два движения, подавив твою волю, перемешивают и проглатывают. В такие минуты вспоминается одна из простых песен, пропитанных философией татар:

Стремительно взмывает вода

На палубу парохода.

Не верьте вы клятвам

Юношей в любви.

Это дорожная песня, песня девушки. В руке её узелок из старого ситца, навалившись грудью на перила парохода, смотрит она на злобные буруны за кормой, на гневно вскипающую волжскую воду и поёт эту песню о несчастливой доле. Девушка деревенская, ездила из Заинска или из Сарманово в Казань к парню, с которым они полюбили друг друга ещё в деревне. Нет, не ездила, летела на крыльях, оседлала сказочного тулпара, обернувшись проворной ласточкой, обогнала много опасных самолётов!.. Кто измерял скорость полёта девушки на крыльях любви?.. Приехала. Встретились. Теперь вот возвращается оттуда. Полгода тому назад, наобещав с три короба, её парень уехал в татарскую столицу и там поселился в крохотном, чуть больше пчелиного улья, домишке русской бабы!.. А у той якобы есть взрослая дочка! «Останусь в столице!» – примерно с таким намерением отправившаяся в Казань чистая, пригожая, умелая, аккуратная девушка убегает из города, от своих мечтаний, от любви, словно язычники из Мекки. Всё порушено, разбито вдребезги, сломано. Печаль продолжается в песне, и радость – в песне. Один куплет татарской песни может выразить больше чувств, чем многотомные сочинения.

Постой-ка, ты в какие дебри свернул-то? Начинал же совсем о другом!..

Смоленск, Смоленск!.. Когда «Три аршина земли» были опубликованы в Москве, он написал мне короткое, но полное ценных рассуждений и тёплых чувств дружеское письмо. Почему же я