16 лет возвращения - Израэль Рахлин

Дело в том, что за несколько дней до окончания войны Тарасов потерял руку в одном из боев на подступах к Берлину. До войны он работал агрономом в этом отделе и, вернувшись, занял свое прежнее место. За растениями нужно было вести тщательные наблюдения, делать многочисленные записи и составлять отчеты. Пока Тарасов учился писать левой рукой, я выполнял все письменные работы за него и помогал всем, чем мог. Моя должность называлась «старший технический сотрудник отдела по культивированию томатов». Третьим сотрудником в нашем отделе был Сун Сян Тин, или «Миша-Китаец», как все звали его на селекционной станции. Он был одним из тех многих китайцев, которые приехали в Россию еще до революции и осели здесь. Миша начал работать на станции еще в начале 30-х годов. Как только в Покровске открыли научно-исследовательскую станцию, он получил должность технического работника и выполнял всю практическую работу по уходу за теплицами и парниками.

Сун Сян Тин был первым китайцем, с которым я так близко общался. Со временем мы подружились. Мне нравились его мудрые, добрые глаза, энергичные движения. Он был среднего роста, худощав. Отличный растениевод и, возможно, один из самых старательных и добросовестных людей в Покровске. Миша стал моим учителем по выращиванию помидоров в экстремальных условиях Крайнего Севера. И вскоре мне стала нравиться моя новая профессия. Никогда не забуду моего учителя и многих часов, которые мы провели друг с другом.

Климат в Якутии плохо подходит для культивирования томатов, и в задачу отдела входило разрабатывать такие сорта, которые могли давать хорошие урожаи в таком суровом климате. За основу взяли американский сорт помидоров под названием «Бизон», и мы продолжали работать с ним, применяя метод селекции. Когда растения достигали определенного размера, их пересаживали в парники. Однако ночи были очень холодными, и, чтобы защитить хрупкие растения, каждую ночь парники накрывали соломенными матами. Утром мы снимали маты и открывали парники. Примерно в середине июня растения пересаживали в открытый грунт.

Уже в начале августа начинались заморозки, и тогда мы разжигали костры, чтобы защитить растения от холода. Мы с Мишей были ответственными за выполнение этой работы. Когда костры разгорались в полную силу, мы садились с ним в маленькую примитивную палатку и курили самокрутки. Рассказывали друг другу о нашей прежней жизни, о том, где бывали и что видели. Нам очень нравилось вместе бывать на этих ночных дежурствах. Миша любил рассказывать о Китае, китайских обычаях и традициях. Я помню, например, как он говорил о том, что был шокирован отсутствием культуры приготовления и подачи пищи и у европейцев, и у русских. Миша рассказывал, что по китайскому обычаю за стол могут садиться только четыре человека, поскольку при большем количестве людей за столом приличного разговора не получится. Кроме того, китайцы больше одного вида пищи на стол сразу никогда не ставят. Варварским и некультурным считается смешивать разную еду на одной тарелке. Всего же гостям принято подавать восемь блюд минимум и сорок восемь максимум.

Мой новый друг курил не только крепкую махорку, но и опиум. Он не пытался скрывать это от меня и признавался, что ему нравится опиум. Время от времени он курил его и на работе.

Однажды мы ехали с ним в повозке на участок, что за несколько километров от селекционной станции. Туда мы ездили уже несколько раз, и обычно Миша был за возничего. Вот и тогда я сидел рядом с ним. Вдруг, взглянув на Мишу, я увидел странное застывшее отсутствующее выражение глаз и понял, что он спит с открытыми глазами. Он ни на что не обращал внимания и, казалось, был в каком-то другом мире. Однако с нами ничего не случилось. Лошадь знала дорогу, и навстречу нам никто не попался. Когда мы приехали на место, я пошел осматривать растения и делать записи. Закончив дела и вернувшись к повозке, я увидел, что Мишино опьянение прошло, и он снова весел и в хорошей форме. Несколько раз я замечал, что когда он приходил в себя после опиумного опьянения, энергия из него буквально выплескивалась, и он все делал с потрясающей скоростью. Это выглядело так, будто он выполнял какие-то волшебные трюки.

Миша выращивал свою собственную махорку, и его кисет был полным круглый год. Наш начальник Тарасов курил много, но редко носил табак с собой. Каждый раз при виде Миши он спрашивал: «А не найдется ли у тебя табачка на самокрутку?» И каждый раз с дружеской улыбкой Миша протягивал ему свой кисет. Тарасов брал кисет и закручивал очень толстую самокрутку, которую он научился делать левой рукой раньше, чем ею писать. Миша убирал кисет к себе в карман без комментариев. Лишь однажды он не сдержался и сказал мне: «Я не против того, что он курит мой табак, но не могу понять, почему он закручивает такую толстую самокрутку».

Рахиль

Мне очень нравилась моя работа в детском саду, но неожиданно из яслей, которые находились рядом с садом, уволилась нянечка, а заменить ее было некому. Мне предложили пойти на ее место, поскольку «у меня отлично получится». Я была польщена и на следующий день приступила к новой работе.

Каждое утро я принимала у родителей детей, мыла их, если нужно, переодевала. Обращалась я с ними так же, как и со своими собственными детьми, когда они были маленькими. И мой труд вознаграждался, когда я видела, как запущенные дети превращались в хорошеньких ухоженных ребятишек.

Весной 1946 года нам предложили переехать в большую комнату в дом, где жил научный руководитель селекционной станции Нургали Хабибулович Сагитов, башкир по национальности. Он жил там с женой и сыном Володей. Мы, естественно, сразу же приняли предложение и переехали в новую комнату.

В крепком бревенчатом доме — три комнаты, прихожая и кухня. Комната, которую нам выделили, — большая и светлая, с двумя окнами. Без сомнения это была самая лучшая комната из всех, в которых мы жили за время нашей депортации.

Вскоре к моей радости по поводу улучшения жилищных условий прибавилась еще одна: я поняла, что забеременела. Когда мы жили в Литве, я хотела, чтобы у меня было много детей и, конечно же, чтобы жизнь их была спокойной и обеспеченной, и там это было возможно. А теперь все стало по-иному. Мы — постоянно преследуемые ссыльные, без прав и какой-либо определенности на будущее. И в таких условиях произвести ребенка на свет…