Пропагандистский дискурс в условиях цифровизации - Коллектив авторов

В итоге мы можем говорить о непосредственном участии аудитории не только в потреблении, но и в производстве продуктов развлекательной индустрии: чтобы навязать публике смех, нужно сначала услышать, над чем она хочет смеяться. И нужно выяснить, действительно ли она желает смеяться агрессивно – разрушая образ комфортного мира, в котором живет.

Речь о формировании солидарности и создании образа целостного общества ведут и авторы латвийского исследования, упомянутого в начале параграфа 5.1. В их статье о юморе в российских новогодних телешоу, если оставить за скобками интерпретацию шуток как нападения на западный мир, можно найти достаточно аргументированные выводы о том, что юмор активизирует чувство принадлежности к обществу, генерирует коллективные позитивные эмоции, объединяет – благодаря ностальгическому характеру праздника, ссылкам на известные всем культурные феномены – фильмы, песни, события советского периода[460].

Нельзя исключать и того, что половина контента этих телешоу содержит политический юмор, транслирующий доминирующие представления о политике, принятые в рамках официального дискурса: положительный образ президента, единый и наднациональный «Русский мир», высмеивание санкций как неэффективных и, напротив, стимулирующих экономическое развитие России. Приглашение в качестве гостей в шоу ведущих политических программ и новостей смешивает развлекательный и политический дискурс. Складывается ощущение, что в конце года все артисты – шоумены ли, ведущие новостей, политики – выходят на сцену, чтобы поклониться публике, посмеяться и на следующий день вновь вернуться к исполнению привычных ролей.

В книге о современной пропаганде китайский исследователь Х. Лю комментирует модель пропаганды Н. Хомского[461]: медиасреда контролируется солидарными усилиями власти и влиятельных бизнес-субъектов, и, поскольку бизнес получает доступ к коммуникационным институтам и участвует в контроле медиасистемы, размывается граница между новостным и развлекательным дискурсом. Развлечение же не только выступает товаром в руках корпораций – но и является эффективным средством передачи идеологического послания. В настоящей системе, утверждает исследователь, развлечения являются эквивалентом римских «цирковых игр», которые отвлекают публику от политики и порождают политическую апатию, способствующую сохранению статус-кво.

А. Эдельштейн считает, что основное различие между «новой пропагандой» и «старой пропагандой» заключается в том, что новая пропаганда способствует индивидуальному участию и потреблению поп-культуры. По его мнению, новую пропаганду нельзя назвать «жестким убеждением», но при этом она является тотальной и вездесущей, так как предоставляет публике самой охотно потреблять идеи пропагандистов через участие в развлечениях, в том числе в формате онлайн-коммуникации с характерной для него интерактивностью[462]. «Что бы ни выбрали зрители, они все равно станут пленниками пропаганды»[463], – комментирует Х. Лю механизм работы новой пропаганды. Надо полагать, «новая пропаганда» все более отдаляется от стереотипов, связанных с этим термином. Она уделяет больше внимания аудитории, является более незаметной, вшитой в ткань повседневности, развлекает и усыпляет. В данном разрезе способность комического отвлекать от серьезного обсуждения делает его перспективным инструментом управления несерьезной и примитивизированной политической реальностью.

Весьма интересной коммуникативной практикой, связанной с реализацией потенциала комического как средства пропаганды, является троллинг – явление, ускользающее от определений и трактующееся по-разному в исследованиях из разных областей научного знания[464]. Согласно международной энциклопедии медиаграмотности, онлайн-троллинг представляет собой целый ряд онлайн-поведенческих актов (от простых шалостей до агрессивного издевательства), но обычно рассматривается как антисоциальное поведение, которое приводит к негативным психосоциальным последствиям для его мишеней[465]. К. Хардакер заключает, что тролль «конструирует идентичность искренне желающего быть частью группы, включая признание или выражение псевдоискренних намерений, но чье реальное намерение состоит в том, чтобы вызвать срыв и/или спровоцировать или обострить конфликт в целях собственного развлечения»[466].

Троллинг может выражаться в инициировании дискуссий на определенные темы с помощью вызывающих комментариев, оскорблениий конкретного человека в сети, распространении ложной и/ или ангажированной информации с целью ввести в заблуждение пользователей. И «обитают» тролли на самых разных площадках: от соцсетей до новостных сайтов, игр и «Википедии»[467]. Тролль может быть как реальным человеком, так и автоматизированной системой; А. Бесси и Е. Феррара утверждают, что во время президентских выборов в США значительное количество постов генерировались автоматическими ботами, а не отдельными лицами[468].

В числе ключевых признаков троллинга называют обман, создание ложной идентичности, распространение фейков, анонимность и, наконец, юмор[469]. Хотя смеется в основном сам тролль (этот тип смеха часто называют лулз (lulz), что означает смех разрушительный, несочувственный, трудный для понимания, бросающий вызов любой серьезности; а объектом лулза становится проявивший уязвимость член сообщества[470]), исследователи отмечают, что причиной активизации тролля часто является именно его желание пошутить, развлечь себя и других пользователей. Простой пример: мемы, созданные троллями, ценятся и часто расходятся по Сети[471] – в этом смысле чем провокационнее шутка, тем больше у нее шансов стать вирусной.

Политическая разновидность явления (идеологический или политический троллинг) часто упоминается в исследованиях о российской «фабрике троллей»: ее следы заметили, например, на новостных сайтах в Литве[472] и в соцсетях финского сегмента Интернета[473]. Описываются также случаи троллинга из Китая[474], Азербайджана[475], Турции[476], США[477]. Авторы отмечают, что в целом эмпирических исследований немного – это связано с проблемой идентификации троллинга и тролля: из-за присущей троллингу анонимности / ложной идентификации и двусмысленности его намерений никогда нельзя точно сказать, является ли троллем конкретный субъект, искренне ли его высказывание и руководствуется он политическими целями или желанием развлечься[478].

Анонимность вкупе с двусмысленностью, априорной для любого проявления комического («это просто шутка»), становится замечательным способом манипуляции дискуссиями в онлайн-среде при полном избежании ответственности: они делают тролля безнаказанным и потому почти всесильным. Так, У. Филлипс с соавторами заметили, что тролли в комментариях объясняли свое поведение очень незамысловатым способом: «Я просто троллил», – писали они[479]. Этими преимуществами пользуются, например, российские власти, распространяя снятые в комедийном жанре мобилизационные ролики через малоизвестные или специально созданные аккаунты и крупные сообщества в соцсетях (например, «Гей на передержке», «Беременная», «Слава губернатору Остапенко» и т. д.) – хоть это и вряд ли можно назвать троллингом, механизм тот же.

Политические тролли используют стратегии тиражирования фейк-ньюз[480], доксинг (публикация личной информации о мишени тролля), распространения интимных фотографий жертвы («порноместь» / revenge porn), запугивания[481]. Смех превращается в издевку, издевка становится насилием. Результатами троллинга (планируемыми или нет) могут стать негативное психосоциальное состояние жертв, приглушение дискуссий на определенные политические темы, самоограничение жертвы в пользовании Интернетом.

Ил. 7. Примечание. Текст на ил.: Эмин Милли в Праге; обманутая молодежь в Баку. Источник: Rahman Haji in Twitter. 2013. March 10. URL: https://twitter.com/rthaji/status/310787612174598144 (дата