Пропагандистский дискурс в условиях цифровизации - Коллектив авторов

контролируются государством и в чем-то противоречат официальной пропаганде, но в целом соответствуют позиции власти. Их способ самоорганизации – фанатские группы и онлайн-игры, где они собирают участников для совместных действий и координируют работу сетевого коллектива.

Один из самых известных и особенно важный для нас кейс – так называемая экспедиция Diba. Diba – онлайн-сообщество, изначально созданное фанатами китайского футбольного нападающего Ли И (за хвастовство прозванного Императором Ли И Великим) для обсуждения футбола и выплескивания негативных эмоций и иронии, но постепенно превратившееся в крупнейший китайский онлайн-клуб с уникальной сатирической субкультурой.

Возмущенные поступком певицы Чжоу Цу-ю, позирующей с тайваньским национальным флагом на телешоу, и победой на выборах в Тайване сторонника независимости острова, пользователи Diba призвали к «крестовому походу» на страницы певицы и кандидата в Instagram* и Facebook* и на сайты СМИ, поддерживающие отделение острова[516]. Чтобы войти в соцсети, участники экспедиции даже преодолели «великий китайский файрвол», нарушив суверенную границу национального киберпространства. Суть экспедиции заключалась в массовом комментировании постов в определенные промежутки времени, что привело к поломке сервера.

Х. Лю отмечает, что особую роль сыграл «сатирический язык Diba», который «розовые» использовали, чтобы общаться между собой и запутывать противоположную сторону конфликта. Неловкая реакция мишени и непонимание действий нападавших вызвали победоносную насмешку – так создавалось впечатление «успешного удара»[517]. Экспедиция породила новую модель националистических кампаний: за этим походом последовала целая серия подобных. Итак, для китайской патриотической молодежи политика ничем не отличается от развлечений: политические вопросы будут обсуждаться в играх и фан-группах наряду с жизнью знаменитостей.

Наконец, даже сатирические шоу, высмеивающие новости, некоторыми исследователями рассматриваются через призму пропагандистской модели[518] – и вполне ей соответствуют, потому что функционируют в рамках, заданных дискурсом. При этом Э. Кинкейд и Дж. Андерсон фокусируют внимание на уже упомянутом нами «врожденном парадоксе» сатиры (распространим его на все комическое): она способна одновременно подрывать и закреплять нормативное – или то, чему необходимо придать статус нормы. Критика, транслируемая в комедийных шоу вроде Daily Show или Teh Colbert Report, существует в невидимых институциональных рамках, но в то же время объясняет, как устроен современный медиадискурс и как он «оформляет» политические месседжи – таким образом представляя фреймы доминирующего дискурса не как неприступные, а как оспариваемые и требующие критического взгляда. В контексте переосмысления политического в ракурсе постмодернистской иронии и заведомой убежденности публики в неискренности медиа, противоречие, заключенное в смехе, отражает противоречие современной культуры: мы одновременно не хотим и искренне желаем быть обманутыми; а пропаганда стремится и обмануть нас (даже если сообщает факты), и предоставить нам свободу – чтобы оставаться легитимной.

В завершение главы мы можем сделать несколько обобщающих выводов.

Субъект пропаганды в мозаичном цифровом обществе утрачивает претензии на информационную монополию, но сохраняет стремление к управлению дискурсом. Именно поэтому пропаганда нуждается в гибкости, мимикрии под публичность и открытости (которые часто заменяет популярность), сплетается с массовой развлекательной культурой, принимая несерьезное отношение к политике как одно из правил игры.

Комическое служит пропагандистской коммуникации, реализуя ряд функций, среди которых выделяют солидаризацию, формирование модели нормативного поведения (не осуждаемого смехом) и видения мира (стереотипы, транслируемые в шутках), политическую борьбу с помощью насмешки над политическими врагами, «успокаивание» населения разнообразием и развлечениями массовой культуры.

Аудитория, оставаясь реципиентом, тем не менее оказывается активным участником производства «смеховой» пропаганды, так как именно она признает (или не признает) объект шутки достойным насмешки и соглашается (или не соглашается) видеть себя и общество, в котором живет, в зеркале комического.

Понимание пространства онлайн-коммуникации как игрового раскрывает природу политической работы комического в Сети. Приобретая анонимность и связанную с ней безнаказанность, утрачивая эмпатию (следствие опосредованности контакта), политический смех находит себя в новых, более жестких, неоднозначных и при этом интерактивных формах – таких как троллинг, распространение мемов и т. д. Ирония становится законом и условием выживания в этой среде: проиграет тот, кто будет относиться к происходящему слишком серьезно.

Мемы, фейковые новости и видео в онлайн-среде перемешиваются с фактами, создавая параллельные дискурсы, запутывая и внося хаос в информационный поток, – и каждая единица этого хаоса может быть как случайной репликой, так и спланированной издевкой. Это убеждает в несерьезности публичного онлайн-пространства, порождает разочарование в возможностях политического участия – одной из главных надежд на демократическую Сеть. Если открытость онлайн-среды формирует не множественность альтернативных точек зрения, а сплетение серьезного и несерьезного, ангажированного и искреннего, политического и псевдополитического в единый клубок – цинизм и несерьезное отношение к политике со стороны общественности не удивительны. И не сложно предположить, что именно они являются одной из целей усилий современных субъектов пропаганды, которые теперь стремятся не внушить, а развлечь и «убаюкать».

Возможно, за иронией, смехом и цинизмом иногда стоит отчаяние: власть кажется нерушимой, негативное – несдвигаемым, политическое – заведомо обманчивым и недоступным. Если собственной политической инициативой изменить ничего нельзя, остается только злая усмешка – или горькая ирония.

Смех благодаря своей двусмысленности расширяет диапазон обсуждаемого, вводит в политический дискурс те темы, которые при серьезном рассмотрении кажутся неприемлемыми. Так становится возможной «ироничная» – через мемы и полушуточные издевки в комментариях – пропаганда расизма, ксенофобии, дискриминации меньшинств (этот эффект называют в том числе окном Овертона[519]). Это же свойство смешного (вкупе с особенностями интернет-среды) приводит и к широкому распространению ксенофобских взглядов: юмор, особенно провокационный и затрагивающий острые социальные темы, привлекает внимание, становится вирусным, лайкабельным, что обеспечивает вовлечение широкой общественности в пропагандистское воздействие, расширяет круг влияния, обеспечивает популярность и рост поддержки той или иной политической силы. И медиа – с их постоянно неудовлетворенной потребностью в громком, агрессивном и скандальном – беспомощны перед лицом таких манипуляций.

Идеологический пафос утрачивает сакральность, становится комичным. Поскольку мы живем в (пост)ироничном мире, где твиты и прическа президента США обсуждаются шире, чем государственные решения, пропаганда должна работать в соответствии с законами этого мира. Чтобы донести идею, нужно уметь смеяться над собой и над этой идеей, встраивать ее в виде символов в массовую культуру, формировать сообщество – более в онлайн-, чем в офлайн-среде. И всегда понимать, что зритель заранее знает, что король-то голый: ведь он уже видел все это на «Нетфликсе».

Глава 6. Телевидение как канал трансляции пропагандистского контекста

Сложно спорить с тем, что телевидение весьма эффективный канал трансляции суггестивных посланий. Получив широкое распространение в эру господства теории «минимальных эффектов», телевидение достаточно быстро продемонстрировало множество доказательств тому, что ограниченность медиавоздействия на политическое сознание и поведение на него не распространяется[520]. Общеизвестным примером