Власть в погонах: Военные режимы в современном мире - Григорий Васильевич Голосов

Сухарто собственным лидером. По мере превращения режима в персоналистскую диктатуру Сухарто все чаще назначал на высшие государственные позиции родственников и друзей, которые не имели к армии никакого отношения. Той долей власти, которой военные по-прежнему пользовались (а она была немалой), они были обязаны уже не Сухарто, а Голкару. Хотя выборы в Индонезии были фиктивными, Голкар оставался вполне реальной и весьма мощной организацией. Его аппарат имел все основания рассчитывать на то, чтобы и после Сухарто остаться влиятельной силой.

Убедившись, что защищать его режим некому, Сухарто ушел в отставку. Во главе государства встал назначенный им вице-президент из числа личных друзей. При нем режим, пользуясь полной поддержкой Голкара в парламенте и не встретив противодействия со стороны военных, пережил серьезную либерализацию. Восстановление свободы ассоциаций привело к тому, что в 1999 году в парламентских выборах приняли участие 48 партий. Голкар вышел на первое место с 33,7 % голосов, однако собственного кандидата в президенты правительственная партия выдвигать не стала, а поддержала лидера умеренных исламистов. В дальнейшем выборы президента в Индонезии стали проводиться напрямую. Демократия победила, но Голкар по-прежнему остается одной из важнейших партий. С 2004 года в правительстве Индонезии, которое почти всегда строится на коалиционной основе, лишь в течение краткого промежутка времени в 2014–2016 годах не было представителей Голкара.

Глава 8

Завершение военных режимов

8.1. Режимные трансформации

В молодости у меня был знакомый, собравший коллекцию книг, которые называл краховой литературой. Отбор в эту коллекцию велся по характерным в советские времена названиям: «Крах российской монархической контрреволюции», «Фиаско футурологии», «Провал английской политики в Средней Азии и на Среднем Востоке» и т. д. В названии этой главы я использовал менее эмоциональное, но близкое по смыслу слово «завершение» исключительно по той причине, что любые режимы, и военные тоже, иногда отнюдь не считают катастрофой свой уход в небытие. Бывает, что один режим сменяет другой по итогам довольно напряженных, но не анонсированных переговоров, о содержании которых широкая публика может узнать лишь по прошествии времени. А бывает и так, что действующий лидер начинает преобразования, которые приводят к изменению режима, и остается после этого у власти. У такого лидера есть все основания считать это изменение вовсе не крахом, а большим достижением.

Как бы ни происходила трансформация политического режима, внимание аналитиков часто бывает приковано к тому, что называют объективными причинами. Набор таких причин, упоминаемых в научной литературе и особенно в публицистике, довольно обширен. На первом месте обычно стоят трудности, переживаемые экономикой страны в силу ошибочной политики действующего руководства или не зависящих от него обстоятельств (например, крайне неблагоприятной международной рыночной конъюнктуры). Кроме того, часто указывают на проблемы, возникающие в условиях, когда с экономикой все в порядке, но какие-то действия руководства вызывают недовольство у населения и дестабилизируют ситуацию. Это могут быть неудачные социальные реформы, ограничение политических свобод, жестокость либо неэффективность правоохранительных органов или, скажем, действия, приводящие к межэтническим конфликтам. Перечисление можно продолжать долго. Наконец, считается, что стимулом к изменениям могут послужить внешнеполитические провалы, особенно неудачные войны.

В этом списке, как правило, отсутствует фактор, объективнее которого не придумаешь: недееспособность или смерть действующего лидера. Ведь болезни, старение и смерть даже не социальные, а природные явления. Между тем для любого режима уход лидера в небытие чреват серьезными политическими пертурбациями. Демократии справляются с ними сравнительно легко, выдвигая на высший пост вице-президента, проводя досрочные выборы или предлагая парламенту голосовать за кандидатуру нового премьера. Для авторитарных режимов это более серьезная проблема, но и они зачастую справляются с ее решением. У монархий есть порядок престолонаследия, у партийных режимов – уставы. Чем больше авторитарный режим перерождается в персоналистскую диктатуру, тем вероятнее, что после смерти лидера он падет. Скажем, партийный режим Ахмеда Секу Туре в Гвинее просуществовал с 1958 до 1984 года и казался вечным. После смерти лидера он не продержался и месяца. Но бывают исключения, о чем свидетельствует опыт персоналистских автократий Центральной Азии, Туркменистана и Узбекистана. Военным режимам часто приходится принимать решения о выборе преемника неформально, в узком правящем кругу, и это несколько осложняет проблему.

В том, что каждый из объективных факторов может сократить срок существования политического режима, сомневаться не приходится. Однако есть множество примеров того, что эти факторы или даже их комбинации срабатывают таким образом далеко не всегда. Режимов, в течение долгих лет или даже десятилетий выживавших вопреки экономическому развалу или стагнации, так много, что все и не перечислишь, но стоит упомянуть современные Венесуэлу и Зимбабве. В политической науке есть даже теория «трагического великолепия», согласно которой авторитарные режимы некоторых типов не только легко переживают экономические трудности, но и умеют извлекать из них политические выгоды. Один из режимов-долгожителей существует в Северной Корее, где жизнь тяжела из-за безумной модели управления и пренебрежения властей к элементарным потребностям граждан. Что касается внешнеполитических провалов, нельзя не упомянуть вторжение иракских войск под командованием Саддама Хусейна в Кувейт в 1990 году, которое закончилось унизительным и болезненным поражением. Режим Саддама его пережил и просуществовал до 2003 года, а без внешней интервенции, вероятно, просуществовал бы и дольше.

Я думаю, что повышенное внимание к так называемым объективным факторам во многом является рудиментом марксистского подхода, особенно в России, где старшее поколение изучало марксизм в его детерминистической версии в советских вузах. Это восприятие, даже если было неприязненным, оказалось удивительно прочным. Сами-то основоположники марксизма-ленинизма не особенно фиксировали внимание на объективных предпосылках революции, хотя и признавали их важность. Как только речь заходила о реальных политических событиях, будь то установление наполеоновского режима во Франции или российские революции, на первый план в их рассуждениях выходили стратегии и действия политических игроков. Во всяком случае для Владимира Ленина на пике его политической карьеры в 1917–1919 годах именно эти действия, а вовсе не объективные факторы определяли исход политических процессов.

Как я уже говорил, смена политического режима – это политический процесс. Если использовать для его описания метафору с черным ящиком, то объективные факторы могут, подобно молотку, бить по стенкам ящика с режимом так, что все трясется. Но тех, кто внутри, эти удары и тряска могут либо побудить к действиям, либо нет. Все зависит от личных качеств, установок и особенно действий участников процесса. Значительный вклад в формирование такого подхода к политическим переменам внесла теория переходов к демократии, так называемая транзитология, в разработке которой ведущую роль сыграли работавшие в США политологи Гильермо О’Доннелл и Филипп Шмиттер. В рамках этой теории авторитарная правящая группа и противостоящая ей демократическая оппозиция рассматриваются как участники игры, результатом которой могут стать как демократизация, так и сохранение авторитаризма.

Одним из ключевых понятий транзитологии стал концепт «раскол элит», который означает, что в ходе игры оба лагеря – и правящая группа, и оппозиция – усложняются и в них появляются умеренные группы, стремящиеся к компромиссу, – «голуби». Им противостоят радикальные группы – «ястребы», для которых политический процесс – игра с нулевой суммой, ведущая к полной победе одних и поражению других. О’Доннелл и Шмиттер теоретизировали, что если в процессе трансформации преобладают «голуби» и достигается компромисс («пакт») между двумя сторонами, то результатом становится устойчивая демократия, а если верх одерживают «ястребы», то процесс приводит либо к сохранению авторитаризма, либо к неустойчивой и обратимой демократизации. Применение транзитологического подхода к демократизациям 1970–1980-х годов давало довольно убедительные результаты. Однако события в СССР и странах Восточной Европы явно не вписывались в транзитологическую картину мира, и это серьезно ее дискредитировало.

По моему мнению, основная проблема транзитологии состояла в том, что она, основываясь на географически узкой базе наблюдений и стремлении ее создателей к ценимой в англоязычной науке parsimony, теоретической компактности, представила процессы политической трансформации излишне схематично. Хотя в центре внимания транзитологов были военные режимы, сегодня, по прошествии почти 30 лет, их динамика кажется более сложной, – о других режимах и говорить не приходится. В то же время военные диктатуры остаются объектами, изучение которых чрезвычайно полезно для общего понимания трансформаций. Ниже я попытаюсь концептуализировать политические изменения,