Власть в погонах: Военные режимы в современном мире - Григорий Васильевич Голосов

государства специальной коллегии, правила формирования которой полностью исключали возможность не только победы оппозиционного кандидата, но даже и его участия в «выборах». В 1979 году, вскоре после очередного продления власти Пака, начались студенческие демонстрации с требованием перехода к демократии, которые переросли в беспорядки с нападениями на полицейские участки и госучреждения.

Вероятно, дело могло закончиться силовым подавлением беспорядков, к чему диктатор был всегда готов. Однако произошло нечто неожиданное: 26 октября 1979 года Пака прямо во время совместного обеда в помещении Корейского центрального разведывательного управления застрелил директор этой организации. Причины этого необычного поступка до сих пор не вполне ясны, но кажется, что спецслужбист, обеспокоенный перспективой потери своего поста, совершил его в состоянии стресса. После естественной в такой ситуации неразберихи власть в стране захватил другой генерал, Чон Ду Хван. Как это повлияло на настроения студентов, вполне описывает фразеологизм «подлить масла в огонь».

В мае 1980 года беспорядки в городе Кванджу переросли в вооруженное восстание. При его подавлении погибли сотни, если не тысячи протестующих. Так южнокорейский режим, и ранее не особенно вегетарианский, стал настоящей кровавой диктатурой. И этого корейцы Чон Ду Хвану не простили. В мае 1987 года к студентам присоединились многие другие граждане, так что общее число участников массовых акций перевалило за 1 миллион. В итоге военные просто сдались. Уже в июне они объявили о восстановлении прямых президентских выборов и иных гражданских и политических прав. Эти обещания не остались пустыми. В 1993 году Южная Корея перешла к демократии.

Независимо от возможностей внережимных игроков и их роли в процессе трансформации режима, одну задачу они не могут переложить на правящий класс. Это создание общественного климата, при котором идею сменяемости власти поддержали бы широкие слои населения. При этом важна общая приверженность демократии не как идеалу, а как практике, реализуемой в имеющихся условиях.

Завершу этот раздел кратким примером неудачной демократизации. В Египте военный режим пал в феврале 2011 года после десятилетий стабильного электорального авторитаризма. Непосредственной причиной послужили массовые протесты, организованные разнообразными внережимными силами. В их числе были исламисты, которые в последние годы режима являлись ведущей силой оппозиции, а также либералы и левые. После довольно упорных попыток подавить оппозицию военные сдались и, сместив лидера режима Хосни Мубарака, согласились на проведение в 2012 году свободных президентских выборов, на которых победил кандидат от исламистов Мухаммед Мурси. Однако уже в конце года политики либерального и левого крыла начали кампанию уличных протестов против нового президента, обвиняя его в намерении установить в стране исламистскую диктатуру. Мурси не был идеальным демократом, и я не могу исключить, что подозрения в его адрес были обоснованными. Однако военные использовали волнения как повод свергнуть Мурси и восстановить авторитарный режим. Возможно, если бы сторонники демократии в Египте были более последовательными и проявили уважение к воле народа, выраженной на выборах, то военные не вернулись бы к власти.

Заключение

Подводя итоги, сравним военные режимы с другими формами авторитарного правления по нескольким важным параметрам. При этом я отойду от распространенной оценки военных режимов как главных врагов демократии. Мы уже видели, что эти оценки не совсем справедливы. В сравнительной перспективе очевидно, что главными противниками демократии в XX веке были партийные режимы, а в новом столетии эту роль взяли на себя персоналистские электоральные режимы.

Экономическую эффективность военных режимов, то есть их способность проводить разумную в имеющихся обстоятельствах экономическую политику, многие их критики оценивают скептически. Обычно скепсис вызван тем, что военные склонны к бюрократизму и регламентации, сдерживающим инициативу бизнеса и предприимчивость населения. Это действительно так. Но в целом упреки в адрес военных режимов в экономической неэффективности мне трудно признать вполне справедливыми. В активе таких режимов есть целый ряд «экономических чудес»: бразильское, чилийское, южнокорейское.

Разумеется, военные – не экономисты, но именно это побуждает их формулировать экономическую политику, опираясь на профессионалов, так что итогом иногда оказываются вполне здравые решения. Конечно, есть примеры идеологически мотивированных стратегий – например, «бирманский путь к социализму», – которые привели военных у власти к колоссальным провалам. Но другие авторитарные режимы тоже не отличаются особой экономической эффективностью. Монархия может привести общество к застою на долгие десятилетия, как в Эфиопии. Безумные экономические эксперименты партийных режимов слишком широко известны, чтобы рассматривать их здесь подробно. Плохо справляются с экономикой, по многим оценкам, и персоналистские электоральные автократии. Хотя они к экспериментам не склонны, свойственное им стремление к балансу между максимизацией ренты (в частности, коррупционной) для правящего класса и поддержанием лояльности в электорате ведет к замедлению экономического развития.

Военные режимы часто подвержены коррупции. Это объясняется тем, что после прихода военных к власти у них появляется необходимость интегрировать гражданскую бюрократию в структуру режима. И если страна уже подвержена коррупции, то военные скоро перенимают нормы, устоявшиеся в управленческом аппарате. А поскольку политические механизмы пресечения нарушений в условиях авторитаризма отсутствуют, противостоять этой тенденции военные режимы не могут, да и не хотят. Это происходит даже вопреки тому, что именно борьба с незаконным обогащением власть имущих зачастую служит главным аргументом, оправдывающим приход военных к власти. Тем не менее на первых порах антикоррупционные кампании военных часто оказываются успешными. В целом военные режимы подвержены этому пороку в большей степени, чем партийные диктатуры, но ничем не выделяются в сравнении с остальными автократиями.

Военные режимы неплохо справляются с достижением другой цели, которую нередко ставят перед собой: преодолением террористической опасности. Зачастую обществу приходится платить за это большой кровью. Если же вооруженная антиправительственная борьба становится массовой, то бескомпромиссность военных оборачивается тем, что гражданские войны затягиваются на десятилетия, как это было в Гватемале и Сальвадоре.

В актив военным режимам можно записать то, что они редко проявляют повышенную агрессивность на международной арене или становятся инициаторами войн против других государств. Возможно, это связано с тем, что военные лучше других понимают, какова реальная цена боевых действий. Скажем, перуанский правитель Веласко Альварадо вынашивал планы войны против соседней Чили, чтобы отвоевать у нее потерянные в XIX веке территории, но напасть так и не решился, хотя исторические претензии к Чили выглядели обоснованными, а аналитики того времени оценивали шансы Перу на победу как почти стопроцентные.

В тех случаях, когда слабые военные режимы, вроде греческого и аргентинского, решались на эскалацию в целях улучшения своих внутриполитических позиций, они терпели катастрофический провал. Угандийский режим Иди Амина в 1978 году, уже находясь на грани краха, напал на соседнюю Танзанию с целью захватить часть ее территории. Танзанийские войска легко разгромили врага даже при том, что на помощь Уганде пришли вооруженные силы ее союзников – Ливии и Организации освобождения Палестины. После этого режим пал, потому что остался без армии, которая могла бы защитить его от вооруженных повстанцев, поддержанных Танзанией. В общем, можно заключить, что военные режимы обычно нападают на другие страны лишь тогда, когда считают войну лучшим средством остаться у власти. Но это свойственно всем автократиям.

Силовая природа военных режимов заставляет заподозрить их в повышенной репрессивности. И действительно, их плохая репутация во многом связана с тем, что они жестоко расправлялись с политическими оппонентами и подавляли массовые антиправительственные выступления с помощью оружия. Индонезийская резня 1965 года навсегда останется одним из самых трагических событий в истории человечества. Нельзя не упомянуть и массовое истребление армян в Турции, организованное в 1915 году «младотурецким» военным режимом, который не стал предметом анализа в этой книге из-за ее хронологических ограничений. Однако здесь военным режимам все же далеко до партийных диктатур, для которых массовые репрессии были скорее нормой, чем исключением. На совести партийных режимов – холокост и гибель значительной части населения Камбоджи во время правления там «красных кхмеров» в 1970-х годах.

Военные режимы мало чем выделяются на фоне других разновидностей авторитаризма. Главное преимущество, которое, на мой взгляд, можно им приписать, – то, что они реже деградируют до персоналистской диктатуры, при которой все пороки автократии проявляются особенно ярко. Конечно, случаи такого рода бывали,