Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

бедных жителей деревни кендури были, конечно же, более скромными, но даже эти люди могли – по меньшей мере какое-то время – воспроизводить те ритуальные приличия, которые помогают установлению полноправного статуса в этом небольшом сообществе.

После этого краткого промежутка эйфории частота и размах пиров, судя по любым описаниям, резко сократились. Мало кто из жителей деревни станет особо спорить с таким рассказом Камила о том, что произошло в дальнейшем: «Раньше кендури были крупными – вплоть до того, что [для покрытия расходов] сдавалось в аренду десять релонгов земли на несколько лет. Теперь же люди стали немного умнее» – точно выясняют, сколько гостей придет, что они принесут с собой и какую часть расходов удастся возместить. «Тогда, – продолжает Камил, – люди не стремились получить прибыль, им не нужен был захудалый кендури – надо было резать корову, а не кур. В те времена люди высмеивали какого-нибудь хаджи, который экономил на пирушке, такими словами: „Эй, такой-то хаджи устраивает кендури с курятиной“, – и ему становилось стыдно. А сегодня такое происходит постоянно». С этими словами соглашается Ток Касим, описывая кендури, который продолжался две ночи и для него были забиты две коровы[333]. Теперь же, утверждает он, кендури длятся всего полдня, а подают одну только курицу. Причина сокращения ритуальных пиров среди бедных крестьян очевидна: по меньшей мере с 1976 года их доходы стал более нестабильными. Для более богатых крестьян сокращение качества и количества кендури – это в большей степени вопрос отношения, нежели ресурсов. Большинство селян согласились бы с тем объяснением, которое даёт Дуллах: «Богатые экономят – они не хотят разбазаривать деньги (Оран кая пакаи нипис; так мау мемхазир дуит)».

Состоятельные земледельцы Седаки отнюдь не лишаются дара речи, когда она доходит до объяснения того, почему бедные получают так мало благотворительной помощи (закят перибади или седеках). По сути, зажиточные селяне приводят три довода, любого из которых будет достаточно для обоснования их позиции. Первый из них представляет собой почти что букву закона, поскольку дееспособные работающие бедняки не относятся ни к одной из восьми категорий, которые, согласно правилам ислама, соответствуют критериям для получения закята. Камил придерживается следующей позиции: поскольку власти примерно десять лет назад установили государственную систему закята, они не одобряют закят перибади вне официальных каналов – имеется в виду, что совершать подобные частные дары не просто неправильно, а в нынешних условиях, возможно, ещё и незаконно.

Второй аргумент, который обычно приводят для пущей убедительности, заключается в том, что в деревне нет практически ни одного человека, действительно нуждающегося в благотворительности. Например, Хаджи Салим, самый богатый человек в округе, задается риторическим вопросом: «Зачем давать закят людям, которые испытывают нужду? У них есть земля, они выращивают рис точно так же, как и мы». В этом высказывании звучит призыв к некоему концептуальному равенству всех рисоводов: мы все, подразумевает Хаджи Салим, стоим здесь примерно на одном основании, а следовательно, какая-либо необходимость в закяте или седекахе отсутствует. Тот факт, что большинство бедняков в Седаке владеют рисовыми землями или арендуют их, сколь бы крошечными ни были их наделы, не подлежит сомнению и позволяет Хаджи Салиму так или иначе абстрагироваться от различия между теми, кто арендует один релонг, и теми, кто владеет двадцатью. К такой же аргументации прибегает Лебай Пендек, ещё один богатый житель Седаки, добавляющий, что люди, которые молотят для него рис, получают за это плату и обычно имеют какую-то собственную землю – следовательно, делать им ещё какие-то подарки было бы «слишком (терлампау)». Если принять его логику, то уместно задаться вопросом о том, почему практика выплаты закята перибади наёмным работникам была настолько широко распространена по меньшей мере до 1975 года. Полагаю, что эта аномалия устраняется, если рассматривать закят перибади в том числе в качестве системы контроля над трудом, в которой была необходимость, когда рабочая сила для уборки урожая была в дефиците, но больше не требуется сейчас, когда можно легко воспользоваться комбайном. Именно в такой логике описывает случившееся безземельный батрак Тощий Мат: «Богатые раздавали закят перибади, чтобы можно было вызвать людей на работу (пангил керджа). Бедняки отправлялись куда угодно: они звали – мы шли. А теперь мы приходим даже без закята перибади, потому что нам нужна работа». Разумеется, нельзя исключать, что богатые жители деревни всегда считали закят, предоставляемый работникам на сборе урожая, неправомерно навязанной издержкой, а возможно, даже формой трудового шантажа. Но теперь разница, вероятно, заключается в том, что благодаря появлению комбайнов они могут оставить несогласие с выплатой закята перибади своим последним словом.

С третьей и последней линией обороны от предоставления закята работникам, собирающим урожай, мы уже сталкивались – речь идёт об утверждении, что многие, если не большинство деревенских бедняков не являются подходящими кандидатами для оказания благотворительности. Например, Хаджи Салим задается вопросом: «Почему это мы должны без веских причин раздавать закят людям, которые не хотят работать?» – и тут же в качестве примера недальновидности бедняков рассказывает о каком-то человеке, который в прошлом году получил в виде закята рис и затем продал его, чтобы купить дорогую (35 ринггитов) пару туфлей. «Он носит более изысканную [обувь], чем состоятельные люди (Диа пакай лаги хебат даирпада оран сенан)». Процветающие селяне, объясняя упадок таких институтов, как закят и седеках, неизменно упоминают вечно услужливого Разака и других деревенских бедняков, которых они считают людьми более или менее недостойными (среди них значатся, например, Дуллах, Мидон, Таиб и Тощий Мат) – к выдвигаемым в их адрес обвинениям относятся ложь (бохон), мошенничество (типу) и лень (сеган). По мере того, как в эту группу начинает включаться большинство бедных жителей деревни, проблема благотворительности решается тем самым одним махом. Состоятельные селяне подразумевают, что оказание помощи таким людям лишь поощряет подобное поведение – и здесь мы также можем наблюдать, как практика закят перибади служит целям социального контроля, а заодно и контроля над трудом. Богатые предупреждают бедных, что право на их милости имеют лишь те, кто строго соответствует их стандартам правильного поведения. Единственным заметным исключением из этой типовой картины выступают случаи, когда своё слово берет смерть, – тогда минимальных приличий удостаивается даже самый бедный житель деревни[334].

Что же касается кендури, то в деревне ещё остаётся несколько состоятельных жителей, которые имеют репутацию людей, не скупящихся на торжества. У Абдула Рахмана, а в особенности у старосты Хаджи Джаафара редкий рисовый сезон обходится без внушительного кендури, на который приглашается вся деревня. Другие зажиточные селяне, как правило, признают – порой с