Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления - Джеймс Кэмпбелл Скотт

сторону этого мира – значит думать о суде Аллаха (хукум Аллах), а следовательно, быть щедрым и сочувствующим тем, кому повезло меньше. Выражением этой точки зрения является престиж, которым пользуются немногие благополучные жители деревни (в особенности Абдул Рахман, а также Хаджи Джаафар и Лебай Пендек), продолжающие чтить традицию кендури. Более того, согласно народным верованиям бедняков, наказание за отсутствие щедрости не ограничивается последним судом Аллаха. Например, Хамзах, подобно другим селянам, считает, что щедрость в таких делах, как пиры, закят и седеках, помогает богатым людям защититься от напастей наподобие несчастных случаев и болезней. Вот почему, утверждает Хамзах, те, кто совершают паломничество в Мекку, всегда устраивают кендури перед тем, как отправиться в путь. А когда я вслух задаюсь вопросом, как всё это относится к Хаджи Кадиру, о чьей скупости знают все, но он, судя по всему, обладает крепким здоровьем, Хамзах тут же напоминает мне о том, как его жена долго лежала в больнице, о её падении с лестницы и о постоянных проблемах со спиной у самого Хаджи Кадира. Все эти несчастья, даёт понять Хамзах, являются признаком немилости со стороны Аллаха. Едва ли будет преувеличением увидеть в этой интерпретации некую попытку пусть и слабую, со стороны бедных обнаружить собственную непритязательную форму социального контроля над богатыми. Точно так же не прозвучит преувеличением и предположение, что между верой в то, что скупые богачи будут наказаны и на этом, и на том свете, и фактическим желанием им несчастий и кар, которые они навлекли на свои головы собственным поведением, пролегает лишь очень короткий шаг.

Вспоминаемая деревня

Рассказы богачей и бедняков Седаки, в которых они пытаются осмыслить масштабные изменения, пережитые всеми жителями деревни за последнее десятилетие, перемещают нас в гущу идеологической борьбы, сколь бы незначительной по размаху она ни была. Эта борьба ведется за факты и их смысл, за то, что случилось и кто в этом виноват, за то, как следует определять и интерпретировать нынешнюю ситуацию. Пережив эту историю, каждый житель деревни имеет право – и даже обязан – стать своего рода историком, имеющим корыстные цели. Смысл таких историй не в том, чтобы дать сбалансированную или нейтральную оценку последнего десятилетия, а в том, чтобы занять позицию относительно существующего положения дел – выдвинуть какое-либо требование, воздать хвалу и обвинить, оправдать или осудить.

Как и в любой истории, оценка настоящего неизбежно подразумевает переоценку того, что случилось в прошлом. Таким образом, идеологическая борьба за определение настоящего заодно является и борьбой за определение прошлого. Нигде это не проявляется настолько явно, как в рассказах сельских бедняков, имеющих меньше всего причин для благодарности последнему десятилетию и мрачные текущие перспективы. Их коллективным творением стали вспоминаемая деревня и вспоминаемая экономика, выступающие эффективным идеологическим фоном, на котором можно горевать о настоящем[337]. Они помнят времена, когда арендная плата выплачивалась после уборки риса и начислялась в зависимости от фактического урожая. Они помнят времена до прихода механизации, когда крупные землевладельцы сами искали крестьян, чтобы сдать им свои земли в аренду, а плата за них была скромной. Они помнят времена, когда работы на уборке урожая было хоть отбавляй, а крупные хозяева заискивали перед ними, выдавая оплату вперед, ссуды и подарки в виде закята и закатывая большие пиры, на которые их всегда приглашали.

Дело не в том, что их память неполноценна. Прежние обычаи и практики, на которые ссылаются бедные крестьяне, действительно существовали и шли им на пользу. Однако их память довольно избирательна: она фокусируется именно на тех благодетельных аспектах землепользования и трудовых отношений, которые были подорваны или сметены за последнее десятилетие. То, что крестьяне не останавливают своё внимание на других, менее благоприятных чертах старого порядка, едва ли удивительно, поскольку эти черты не способствуют доводам, которые они хотели бы привести сегодня. Таким образом, их ностальгия – если это слово здесь уместно – является, как и их память, делом весьма избирательным. Основная причина, по которой рассказ о деревенских бедняках отдает ностальгией, заключается в том, что слишком уж много нововведений последнего десятилетия решительно действовали против их материальных интересов. Причин для теплых воспоминаний о старых порядках у бедняков предостаточно. Впрочем, ностальгия, как мы уже видели, не чужда и состоятельным жителям Седаки. Однако она не является настолько выраженной именно потому, что эти люди гораздо больше заинтересованы в нынешних порядках, которые решительно идут им на пользу.

Такие реконструкции прошлого в угоду текущим интересам напоминают изречение Гегеля о том, что «сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек»[338]. Например, нет никаких сомнений в том, что потери, понесенные бедняками Седаки за последние несколько лет, вдохновили их по-новому – и с сочувствием – взглянуть на прежние порядки. Десять лет назад эти порядки, судя по всему, не вызвали бы таких похвал, ведь на тот момент они выступали частью само собой разумеющихся практик, которые некоторое время руководили процессом производства риса. Такие повседневные режимы были возведены в статус почитаемых обычаев, прав и привилегий лишь на фоне новых угроз, порожденных переходом к двойным урожаям. Только сейчас подвергнутое переоценке прошлое стало необходимым моментом для критического анализа несущего угрозу настоящего.

Идеологическую работу бедняков можно рассматривать в качестве попытки привести в порядок мир, который был буквально перевернут с ног на голову в процессе перехода к двойным урожаям. Везде, куда ни кинь взгляд, бедные крестьяне видят драматичные диаметральные перемены в традиционных производственных отношениях, которые подрывают как источники их существования, так и их статус в деревне. Прежде крупные землевладельцы сдавали землю в аренду более бедным крестьянам, а теперь они всё чаще сдают её богатым предпринимателям, или сами обрабатывают свои угодья с помощью техники. Прежде крупные земледельцы нанимали более бедных соседей, чтобы те пахали и боронили их поля с помощью буйволов, – теперь же они нанимают богатых владельцев тракторов для подготовки своей земли к севу. Прежде более крупные хозяева нанимали более бедных соседей для пересадки своего риса, а теперь многие из них сажают собственные семена разбросным методом. Прежде эти же хозяева нанимали бедняков для сбора и обмолота урожая, а теперь они нанимают выполнять эту же работу богатых владельцев комбайнов. Прежде у зажиточных селян были основательные причины для того, чтобы выдавать авансом плату своим работникам и раздавать им закят, а теперь они уже не видят необходимости в такой щедрости – если у них вообще остались работники. Прежде у богатых селян были веские основания создавать себе репутацию при помощи роскошных пиров